чем в открытом, продуваемом всеми ветрами поле, – в лесу не замерзают, в лесу отогреваются. Он повернулся к Сомову, чтобы сказать ему об этом, – и вдруг увидел, как сомовские глаза из маленьких, прищуренных, запрятанных где-то подо лбом превращаются в большие, недобро-удивленные, и в тот же миг на Серегу навалился кто-то тяжелый, пропахший кислятиной – то ли квасу этот лесной хозяин только что выпил, то ли из капустной кадушки вылез, – схватил за руки, заламывая.
– Эхма! – азартно прохрипел здоровяк, потом матюкнулся. – Попался, который кусался? Стер-рвотна кр-расная!
Если б не последняя фраза, Серега подумал бы, что это неудачно шутит кто-то из отрядных, слишком уж зло, резко. А тут будто удар плетью: «Стер-рвотина кр-расная»!
Хоть и малорослым был Серега, но крепким, поднаторевшим в деревенских стычках, он резко пригнулся, уходя вниз, под ноги навалившегося на него человека, развернулся, ударил головой во что-то мягкое, кажется, в низ живота, и нападавший заохал, запричитал, жуя слова, – что-то неразличимое, спекшееся вырывалось из его рта. Чуть было не ушел Серега из-под него, да длинноствольная трехлинейка помешала – пропахший кислым человек успел схватиться за ствол, удерживая парня, а тут и подмога подоспела – навалились на Серегу еще двое, слепо молотя кулаками по голове, по спине, плечам и шее, – Сереге показалось, что хрустнули позвонки. Падая, успел увидеть, как на Сомова тоже навалились трое – лупят его почем зря, один даже рукояткой нагана взмахнул, опустил ее на незащищенную сомовскую голову. С Сомова слетела ушанка, и редкие седоватые, как будто присыпанные солью волосы стали пропитываться бурой маслянистой кровью.
– Рукояткой не бей, гад! – прохрипел Серега, но тут тяжкий удар пришелся на его затылок, из глаз посыпались блестящие зеленые искры, что-то плотное заволокло взор.
Очнулся он от холода. Ощутил под щекою жесткую сухую траву – болотную, ее здесь на подстилку косят, обвел взглядом часть стены, что была перед ним, неровно обтесанной – топором работали, рубанком ни разу по боковине бревен не прошлись, – по этой топорной работе да по клочьям пакли, вылезающей из пазов, определил: лежит в сарае. Голова болела – видно, как крикнул, его самого рукояткой или прикладом по затылку огрели, во рту было горько, отдавало металлическим привкусом, кажется, это спеклась, скаталась в осклизлые сгустки кровь. Руки были ободраны, наверное, тащили его за ноги, и руками он волочился по снегу, обдирал, царапал их. С плеч стянули одежду, почти раздели, а без одежды недолго и околеть.
Услышал за спиной неясное движение, стон и, с трудом гася вспыхнувшие опять перед глазами зеленые искры, повернулся на другой бок, увидел Сомова, притулившегося спиной к стенке.
Волосы на его голове слиплись и высохли, из пепельно-седых превратились в бурые, глаза совсем вобрались в череп и не были видны, щеки втянулись, обросли серой щетиной, выглядел Сомов немощным, старым, одиноким. Серега неожиданно понял, что Сомов сейчас находится между жизнью и смертью, что