и ироническое «хм-м», вроде бы никому и не адресованное. Нельзя сказать, чтобы это ее обижало, нет – но задевать задевало.
Она часто вспоминала первые встречи с ним – и как ей только вскружил голову высокий капитан с орденами, густо теснившимися на груди? Замужество ее напоминало прыжок с отвесного, страшновато-высокого берега в летнюю речную воду, когда летишь долго-долго, телом стремительно рассекая воздух, и в этом затяжном полете осекается дыхание, сердце обрывается, судорожно бьется на лету, вместо него, кажется, остается лишь сладкая боль. Затем – удар о воду, зеленоватая тишь глубины и отрезвляющий, какой-то крапивный холод, желание как можно быстрее вынырнуть, вернуться назад, на крутой береговой откос.
Если бы у Валентины спросили, счастлива она или нет, то вряд ли бы она сегодня сумела дать однозначный ответ. И да и нет. Собственно, наверное, как и всякая жена, как всякий муж.
Ей, девчонке, только что окончившей педагогический институт, льстило, что у нее такой героический супруг, фронтовик – орденов много, носит ее, что называется, на руках. Ну чего еще надо для счастья? Наверно, что-то еще нужно человеку, не только нежность и любовь, – ему хочется, чтобы жизнь была многообразна и полна.
…Валентина вскинулась, словно от удара, подняла руку, стараясь дотянуться до Володиного лица, хлопнуть его по шеке, но не дотянулась. И сказать ничего не сумела, только:
– Ты… ты… ты…
А Володя Корнеев все понимал по-своему. «Надо переждать», – сказал самому себе. Переждать, пока она отойдет от шока, опять станет самой собою – той самой, которую он любил, к которой прежде испытывал нежность, а сейчас – что-то другое, похожее на жажду, чему и названия-то он не находит. Он отодвинулся к стене, у которой стояла тахта, сжался, притих. Если бы он курил, подумалось ему, то обязательно сейчас сунул бы в рот толстую «казбечину» или крепкий студенческий «Дукат», подымил бы немного, попытался бы разобраться в превратностях судеб человеческих, проанализировать пути-перепутья, жизненные зигзаги, которые иногда заставляет делать какая-то не подвластная человеку сила…
Мысль же у него билась одна: «Надо ждать. Ждать, когда эта оглушенная женщина очнется».
…Валентина опять забыла о нем, перенеслась в мыслях далеко, очень далеко от этой комнаты. Не было удушливо спертого воздуха, запаха гари и асфальта, а главное, в эти мгновения не было ничего напоминающего о чудовищной ошибке – все оставалось, как и раньше, на своих местах. Она сейчас вспоминала прошлое, лучшее, как ей казалось, – лучшее, что было в ее жизни с Костей.
Грезилась ей зимняя, освещенная невероятно слепящим, голубым светом луны лесная поляна. Тени от тревожно-яркой луны были длинными, прозрачными, снег двигался, волновался, как речная гладь, жил своей сказочной, колдовской жизнью. Деревья оцепенели в крепком зимнем сне – ни одна ветка не пошевелится, ни одной иголки на лапах елей не видно, под искристо-голубыми нашлепками снега – пронзительно-черные провалы, тьма, в которой едва-едва –