первую фразу над сковородкой у плиты, пока готовила себе перекусить. «Первый раз… – и лучок положила в шипящее масло, – я увидела своего отца…» – и колбаску туда же. «Когда мне было… – два яйца разбила сверху, – двадцать лет!» Она закрыла крышкой свою яичницу и вышла на балкон снять пересохшее белье и там опять смаковала свой удачный оборот: «Первый раз… я увидела… своего отца… когда мне было… двадцать лет!» Всего одна строка, и больше наша Виктория ничего не написала. Яичница у нее подгорела, она переключилась на сковородку и думала: «Какие мемуары? Ну какие еще мемуары?! Я полна сил! Мне хочется любви! Сейчас бы рюкзачок на спину – и в горы, с гитарами, с палатками, с геологами какими-нибудь».
Виктория поняла, что в городе одна в квартире больше ждать свою судьбу не может. Она решила отправиться в Сербию, в гости к сестре, на целый месяц. И если бы не страшная жара, из-за которой все устали, она бы с удовольствием осталась в Сербии еще, ну хоть на пару дней. Дети ее отца, сестра и брат, всегда принимали душевно, в отличие от Москвы, где жила другая сестра от второго брака матери, с которой они вместе выросли. В Москве все вечно были заняты, все говорили только о работе, о деньгах, всегда были умотанными, раздраженными… В Москве наша Виктория со своим свободным образом жизни казалась легкомысленной и непутевой. В Сербии она чувствовала себя своей, тут жизнь текла в другом ритме, тут любимое слово – «полАко», то есть потихоньку, постепенно. «Идэмо полАко», – говорила ей сестра, и они выходили вечером гулять по берегу Дуная, обсуждали женские делишки и, конечно, женихов. Сестра все время Викторию с кем-то из сербов знакомила, но что-то опять не срасталось, и они спокойно гуляли вдвоем, напевая старую песню:
Вышла мадьярка на берег Дуная, кинула в воду цветок…
На работу нужно было первого сентября, поэтому Виктория взяла билет на двадцать пятое августа. За билетом она отправилась сама, не тащила сестру по жаре, но как только вернулась со станции и назвала дату, сестра сразу заохала и сказала, что билет нужно срочно менять. Как же могла забыть Виктория, что двадцать шестого приезжает еще один жених, очень приятный экземпляр, сербский доктор из Германии, и он уже видел ее фото, и заочно она ему понравилась, а уж когда познакомятся, то дело будет в шляпе.
На следующий день женщины побежали менять билет, но ничего у них не вышло. В кассе сидел мужчина со смешными черными усами, с такими пушистыми, каких теперь уже никто не носит, и он ответил, что билетов нет. До сентября все билеты кончились. Как такое могло быть? Ведь еще вчера билеты были? «Не может быть! – удивилась Виктория. – Вчера работала женщина, она говорила, что билеты есть». Кассир невозмутимо улыбался. Лицо судьбы – это Виктория потом поняла – лицо судьбы бывает иногда смешным кассиром с черными пушистыми усами.
В ночь перед выездом сестры не спали, понятное дело, за месяц отпуска наговориться не успели. Виктория достала