но порой налетевшие пылинки попадали в глаза и забивались в ноздри – приходилось тяжко. Девушка, шедшая позади, вдруг расчихалась и стала тереть глаза. Даже не видя, куда идет, она не замедлила шага и врезалась шляпой прямо в грудь своему спутнику – тот как раз обернулся к ней.
– Ты в порядке? – спросил Мусок[2], придерживая Пиён, продолжавшую чихать пошатываясь. Он приподнял ее панкат и осмотрел потемневшее лицо девушки: кожа под глазами, где она ее терла, была покрыта слезами и пылью. Пиён всхлипнула и стыдливо улыбнулась.
– Да, пустяки.
– Пройдем еще немного, и сможешь отдохнуть.
Мусок снова надел на нее шляпу, развернулся и размашисто зашагал вперед. Пиён последовала за ним – глаза и нос стали болеть чуть меньше. Одно уже стало ей привычно: он ведет, она – следует. С тех пор как покинули дом Ёнъин-бэка, минуло несколько месяцев, и все это время так они и бродили без особой цели.
Пиён и представить не могла, что такое путешествие станет возможным, пока не отправилась помолиться в буддийский монастырь. Она, конечно, ожидала, что перво-наперво они отправятся в «безопасное место», но Мусок повел ее к безлюдной лесной тропе и пристанищу, где не потребовалось бы называть ни имена, ни титулы. Бывало, они до самой ночи оставались в горах, а порой за весь день не ели ничего, кроме шарика риса или горсточки ттоков. Но как бы Пиён ни обессилела, в буддийских монастырях они не останавливались. Не из-за денег. У нее были драгоценности Сан, которые она должна была передать своей госпоже, у него – немного серебра. Девушка понимала: дело не в тратах на еду и ночлег, а в том, что Мусок опасается преследований. Но от кого? Кто стал бы идти за ним по пятам? Ответа у нее не было.
Захворавший Ёнъин-бэк так и не встал на ноги, и состояние его быстро ухудшалось, а няня с Кухёном, которым было известно, кто такая Пиён на самом деле, ничего не знали о произошедшем. Они с Мусоком сумели сбежать, и теперь им оставалось лишь отправиться в «безопасное место», но так просто странствие не закончилось. Иногда он оставлял ее в какой-нибудь ночлежке и уходил куда-то. С каждым его уходом лицо ее темнело все больше, но юноша ни разу и не попытался ее ободрить.
Однажды, уже не в силах терпеть, Пиён спросила:
– Когда я смогу увидеть госпожу?
Прищурив левый глаз, через который проходил шрам от удара ножом, Мусок резко бросил:
– Ты с ней до конца жизни быть собираешься? Что ни день, так «госпожа», «госпожа»! Сейчас есть вещи и поважнее!
– Что ж это за вещи такие? Сами, встретившись с ней, захотели жить вместе и повели меня за собой. Не так, что ли?
– Тихо! Не время брюзжать. Сейчас для нас – вопрос жизни и смерти, – в раздражении уставился он на расспорившуюся Пиён.
Съежившись от страха, она отвернулась и стала тихонько браниться себе под нос. На дрожащих ногах отошла в угол комнаты и села, сжавшись в комочек; ей было жутко и боязно. Как бы Пиён ни хотелось верить, что у Мусока были на все свои причины, ей было нелегко принять, что он, ласковый и внушавший доверие, вдруг стал таким жестоким. Что ждет ее впереди? Кто следует за ними по этому неизведанному пути? Когда на глаза у опечаленной Пиён навернулись густые слезы, Мусок цокнул в неодобрении. Сперва оставив ее плакать в одиночестве, через некоторое время он все же подошел к ней и обнял за подрагивающие плечи.
– Извини, что напугал. Я обязательно отведу тебя к госпоже. Но сейчас ты должна меня слушаться. Ни о чем не спрашивай. Я расскажу обо всем потом.
Прижавшись к груди вновь ласкового Мусока, Пиён заплакала лишь сильнее. Растерявшись, он крепко прижал ее к себе, огладил по голове, прикоснулся губами к ее волосам и тогда, почувствовав исходивший от нее жар, снял с девушки одежды. Будто пытаясь позабыть тревогу и гнев, окутавшие его сердце, он возжелал ее стройное тело. Мусок грубо сжал Пиён в объятиях – в ту секунду у него не было никого, кроме нее. С тех пор она никогда не задавала вопросов первой.
Тропинка, круто поднимавшаяся вверх, вдруг оборвалась, а густые деревья перекрыли дальнейший путь, но Мусок лишь ускорил шаг. Его сердце колотилось в страхе. Два месяца назад план взять дочь Ёнъин-бэка в заложники и угрожать «ему» провалился; теперь опасность угрожала самому юноше. Мусоку едва удалось сбежать вместе с Пиён, а судьбы Ю Сим, Сонхвы и остальных были неизвестны, и теперь он вынужден изо всех сил скрываться и переходить с места на место, не зная, откуда ждать «его» преследователей. Нестерпимо хотелось отправиться в укрытие Ю Сима, но это пришлось отложить до тех пор, пока место не будет признано безопасным; так они и оказались здесь.
Судя по слухам, которые временами разносились то тут, то там, Ёнъин-бэк был мертв, а его дочь ван поселил в Хёнэтхэкчу – Дворце добродетельной любви. Семья вана, говорят, вступилась за нее из-за большого наследства, что та получила от отца. Дочь Ёнъин-бэка была жива, но как там командир, как его жена, как остальные? Чем больше Мусок тревожился об этом, тем шире становился его шаг. Но там, где их встретил густой лес, он замер, подобно каменной статуе Будды, не в силах пошевелиться.
Невысокие холмы устроились в ряд. Странная картина: