ни к алкоголикам, ни к провинциалам.
– Как поживаешь, мой друг?
– С божьей помощью. Как ты?
– Да что мне сделается? Как вчера, так и сегодня. Живу, метаболирую. Хотя зачем мне жить, ума не приложу. Обычные старики живут для детей или для внуков – у меня никого нет. Отправили бы всех одиноких стариков добывать уран – сколько пользы было бы. Почему этим занимаются молодые?! А так скоро и нас стариков совсем не будет – не будут доживать.
– Закат человечества – грядет.
– Старики-то еще ладно, и не нужны. Детей не будет! Да что говорить… Детей-то нам еще, может быть, русские нарожают – вон их сколько, одни русские. Понаехали: работать не хотят, промышляют наркотиками, воровством – грязные. Сплошная грубость. И глаза у всех хитрые, ледяные.
Или не у всех? Какие они разные. Ирландца сразу видно, а этих поди разбери. Приоденутся – и не отличишь. Чарис немного похож на русского, хоть и помесь от мексиканца с ирландкой. Как играет солнце на кресте! В такие минуты особенно веришь, и гордишься, и возвышаешься. И грешишь. Всегда грешишь, уж лучше и не думать об этом. Штукатурка на северной стене отваливается, фундамент мхом покрылся, ступени истоптаны – печати времени. И я еще с моим лицом – гербовая, с размаху.
Холодная, каменная, острая церковь вырастает из земли – как волчий клык в наростах зубного камня, солнце смягчает – степляет ее острые черты. Церкви с колокольнями похожи на механические будильники – каждое утро они звонят, но Бог спит очень крепко и очень давно – с воскресенья. Никому не хочется вставать на работу. На паперти у входа стоит Пермоллой, смотрит на нас – как мы идем. Лунный ландшафт его лица и быстрые глазки говорят о не самых крепких нервах. Левая часть его тела меньше, чем правая, и как будто старше, чем правая. Вот такие сейчас родятся люди. Заметнее всего на лице, остальное только если приглядишься. Лицо перекошено – правая половина как будто пытается поглотить левую. Левая нога короче – немного припадает на нее при ходьбе. Рука меньше и тоньше. Позвоночник чуть скривлен на левую сторону – от этого сердцу тяжелее биться, но оно бьется – самоотверженно. Милостыню он просит левой – жалостливой рукой. Мосластая, тощая, глянцевитая – будто лапа ящерицы, нездоровая. Брезгливо. Здороваемся правыми – правая влажная. Первая фраза Пермоллоя всегда ясна, обдумана, полна воздуха и энергии, но после первых слов он начинает задыхаться, захлебываться, спешит сказать, глотает слова и смотрит с надеждой, что вы его поняли. Как же он всегда пялится на Руби! Обволакивает паутиной взора – паук-вуайерист. Пора уже переезжать отсюда поближе к работе – или подальше от нее – денег вроде бы накопили.
Что он так уставился на меня – будто читает мысли. Точно, пора уезжать отсюда. На сороковую параллель. Или хотя бы на сорок пятую. Идея с кинотеатром, конечно, трудно вообразимая и выполнимая. Но как было бы хорошо,