в школе меня тоже чуть побаивались. Особенно хулиганистые ребята. Они прекрасно понимали, что обижать меня не стоит. Я никогда не была доносчиком и ябедой и смогла бы за себя постоять, но особо и не приходилось.
После школы, бывало, заглядывала к маме на работу. Подросла, а все равно просила рассказать, кого обыскивали, как все прошло, а почему наряд вызывали. С детства я впитала речь следователей. До сих пор не могу привыкнуть, что в словах осужденный и возбуждено (дело) ударение ставится не на букву «у». Эти профессиональные словечки так прочно засели, что и на уроках русского языка мне не удалось перевоспитаться. Мне так проще, роднее, ближе. Так говорила моя мама. Для меня с детства было правильно именно так.
Я помню практически всех маминых сослуживцев. Тетя Вика знает меня с самых малых лет. Ее первая встреча с мамой прошла очень необычно.
Познакомились мы с Ольгой в 1996 году, я работала в Ленинском районе, в РОВД. Пришла Ольга к нам в следствие, ее посадили ко мне в кабинет. Знакомство у нас первоначальное состоялось не очень-то хорошо: мы с ней поругались. До драки чуть не дошло! Кабинет закрыли, выясняли отношения. Прошел час, мы успокоились, выпустили пар и начали знакомиться, рассказывать о себе. Оказалось, у нас много общего. Поговорили и вышли из кабинета лучшими подругами.
Нам было тогда лет по 25. Глупые еще, амбициозные. Вот и начали почти что с драки.
Да, мама могла быть резкой, хотя ее довольно трудно было выбить из состояния равновесия. Но даже если и вспылила, то отходила быстро.
Гулять с друзьями я не ходила. Во-первых, почему-то даже не хотелось, во‐вторых, я была тем ребенком, который хвостиком за мамой путешествовал по всем рабочим объектам. Мое детство было наполнено кражами квартир, обысками, допросами… Нужно сказать, держалась я молодцом – просто сидела и молча ждала маму, рисовала иногда. Истерик я не устраивала: один мамин взгляд на корню губил все мои попытки хоть как-то возмутиться.
Итак, досмотр квартиры. Повсюду разбросанные вещи, едкий запах чего-то несвежего, грязный засаленный диван, к которому даже прикасаться не хочется, оборванные шторы. Люстра на потолке с одной только лампочкой из трех висит на ниточке, давая еле-еле живой луч света в темную и неуютную комнату. Дверцы шкафа перекошены, на них какие-то детские наклейки. А в углу паутина, толстая, с мой детский палец, как мне тогда казалось. Зеркало в потеках, на нем тоже уже поселился паук. Он даже нас не испугался, не спрятался. Много старой обуви. С оторванными подошвами, полезшими шнурками. От нее дурно пахло, как и от всего в этой норе. У меня было достаточно времени, чтобы осмотреть место, запомнить детали. Я времени даром не теряла. Мне не говорили, кто тут живет, спрашивать я не могла, в рабочее время влезать во взрослые разговоры было неприлично. Мое умение считывать настроение мамы подсказывало, что мои вопросы сейчас менее всего востребованы. Но я домысливала. Может, пьяный дядя, может, семья с детьми, ведь были же детские