в равной мере распространяется и на меня, и на вас. За буфетную отвечаете вы, остальной дом я обыщу сам. Доброй ночи! И приятного отдыха!
Не успел он выйти из буфетной, как Фрида, выключив электричество, уже очутилась под стойкой, подле К.
– Миленький! Сладенький мой! – шептала она, но при этом к К. даже не притрагивалась: лежа на спине, раскинув руки, она, словно обессилев, млела от любви, и перед счастьем этой любви время казалось бесконечным, она не то вздыхала, не то тихо мурлыкала какую-то песенку. Потом испуганно встрепенулась, заметив, что К. по-прежнему безмолвно погружен в свои мысли, и стала как-то по-детски его теребить: – Скорей же, тут внизу и задохнуться недолго!
Они обнялись, ее маленькое тело горело у К. в руках, в жарком беспамятстве, от которого К. все время, но тщетно силился очнуться, они перекатились по полу, с глухим стуком уткнулись в дверь Дупля и там замерли, среди лужиц пива и трактирного сора. Так проходили часы, часы слитного дыхания, слитного биения сердец, часы, когда К. ни на миг не оставляло чувство, будто он заблудился или так далеко забрел на чужбину, как до него ни один человек не забредал, на чужбину, где даже в воздухе ни частицы родины не сыскать и от чуждости неминуемо суждено задохнуться, где тебе, прельщенному вздорными и пустыми соблазнами чужбины, остается только одно – идти и идти вперед, заблуждаясь все больше, теряясь вдали все безнадежней. Вот почему, по крайней мере в первый миг, его не испугало, а скорее показалось спасительным проблеском избавления, когда из комнаты Дупля низкий, властный и равнодушный голос позвал Фриду.
– Фрида, – шепнул К. Фриде на ухо, как бы передавая ей этот зов. В порыве едва ли не врожденного послушания Фрида чуть было не вскочила, но потом опомнилась, увидев, где она и с кем, потянулась, тихо засмеялась и сказала:
– Да неужто я к нему пойду? Да в жизни я к нему не пойду!
К. попытался возразить, хотел поторопить ее пойти к Дуплю, порывался собрать обрывки ее разодранной блузки, но не мог сказать ни слова, слишком он был счастлив держать Фриду в объятиях, так счастлив, что даже страшно, ибо ему казалось: уйди сейчас от него Фрида – и вместе с ней уйдет все, чем он богат. И словно ощутив эту поддержку К., Фрида, сжав кулачок, забарабанила в дверь и крикнула:
– Я с землемером! С землемером я!
В комнате Дупля все стихло. Только теперь К. поднялся и, стоя подле Фриды на коленях, стал тревожно озираться в смутном предрассветном полумраке. Это что же такое произошло? Где теперь все его надежды? Чего ему ждать от Фриды после такого предательства? Вместо того чтобы продвигаться вперед, соблюдая предельную осторожность, как того требуют мощь врага и величие цели, он целую ночь валяется в пивных лужах, от которых сейчас, под утро, еще и вонь несусветная.
– Что ты натворила? – пробормотал он себе под нос. – Мы оба пропали.
– Нет, – возразила Фрида. – Пропала только я, зато и нашла, у меня теперь есть ты. Да успокойся