в середине 1920-х годов, подчеркивал важность изучения «Книги перемен» как гадательной системы. Когда возникла первая попытка рационально объяснить то, что на ранней стадии мышления достигалось лишь в практике гадания, писал он, возник первый текст. Когда же к гадательным знакам добавились предписания, как надо поступать человеку, обращающемуся к «Книге перемен», чтобы принимать сознательное участие в осуществлении собственной судьбы, был сделан важный шаг вперед в повышении оценки роли человека как соучастника мирового процесса, а отсюда уже полшага до осознания моральной ответственности человека за этот процесс – моральной в смысле взаимоотношений человека с Природой и моральной же в смысле отношений с другими людьми и обществом.
Таким образом, с появлением основного текста «И-Цзин» гадание в древнем Китае обрело просветительский и воспитательный характер, а сама книга с течением времени становилась все более очевидным сводом морально-этических и философских принципов, причем изложенных не догматически, а в динамике, диалектике, применительно к изменчивым жизненным ситуациям.
Параллели
Я написал перевод «И-Цзин», заключающий в себе текст и приложения, в 1854 и 1855 годах; и я должен признать, что, когда рукопись была закончена, я знал очень мало об объеме и методе этой книги…
Этот эпиграф приведен здесь отнюдь не для того, чтобы запугать читателя. Шотландский и-цзинист Джеймс Легг ставил перед собой задачу исследовать всю глубину содержащихся в «Книге перемен» философских воззрений, а они оказались практически бездонными, так что досада исследователя понятна. Мы же не ставим перед собой подобную сверхзадачу, а ограничимся лишь знакомством с этой уникальной книгой, ее историей, тем, как по ней гадали в древности и как гадают сегодня, причем не только в Китае, но и во многих других странах мира.
И все же, при чем тут Джеймс Легг и его разочарование? При том, что оно типично почти для всех, кто когда-либо брался исследовать «И-Цзин». Помните – «…но и с побелевшей головой не достигали ее истоков»? Это написано в XI веке, а Джеймс Легг жил в XIX. Как будто мало что изменилось. На самом деле изменилось многое, особенно в подходе к «И-Цзин», в его квалификации. «Книгу перемен» только в европейской синологии изучали и как гадательный текст, и как философский текст, и как то и другое одновременно; видели в ней основы китайского универсизма, собрание поговорок, политическую энциклопедию, толковый словарь, фаллистическую космогонию, учебник логики, бинарную систему, тайну кубокуба; считали чудом уцелевшей за тысячелетия озорной шуткой уличного гадателя, просто ребячеством и даже откровенным бредом. В последних характеристиках отчетливо ощущается отчаяние их авторов, потративших на «борьбу» с «И-Цзин» многие, подчас лучшие, годы жизни, но так и не понявших его.
Относительно повезло Готфриду Вильгельму фон Лейбницу (1646–1716), немецкому ученому, особенно прославившемуся своими трудами по математической