цать лет. Жили они по соседству и дружили с малолетства, сколько себя помнили. И хотя Колька Домрачёв был чуточку постарше и почти на полголовы выше приятеля, заводилой в их компании был Генка Ефимов, шустрый пацан с непокорным ёжиком густых тёмно-русых волос над упрямым лбом, глядящий на мир широко распахнутыми серыми глазами. Именно он был неистощимым источником всяких затей и проказ.
Колька, худой нескладный подросток, острыми локтями и коленками напоминающий кузнечика, всякий раз воспринимал новую идею друга недовольно, доказывая, что ничего хорошего из неё не выйдет, но постепенно, в споре, затея захватывала и его, он включался в процесс с присущим ему упорством, не давая Генке отвлечься на новые затеи. Отцы у обоих работали в паровозном депо, матери, обременённые большими семьями, день-деньской хлопотали по хозяйству, а мальчишки в летнее время пользовались почти полной свободой. В хорошую погоду купались, ловили рыбу на Белой, в ненастную мастерили в сарае очередную Генкину придумку.
Ребята шагали по обочине дороги, разгоняя босыми ногами тополиный пух вместе с дорожной пылью. Миновали Покровскую церковь, и переулками Пугачёвской слободы стали спускаться к Белой. В руках несли самодельные удочки и ведро, в котором болталась завязанная тряпочкой банка с червяками. Сатиновые рубашки-косоворотки, подхваченные ремешками, оттопыривались на животах от запаса провизии – краюхи хлеба и нескольких яблок из своего сада.
– Ну и из чего мы будем делать этот твой патефон? – скептически поджав губы, продолжил Колька разговор.
– Сам ящик сколотим из фанеры. Главное, чтобы внутри гладко всё было. Возьмем у отца лак, он не заругает. Рупор из картона склеим, он там внутри, в ящике.
– А диск, на котором пластинка, где возьмём? Он же круглый и ровный должен быть.
– Ну… возьмём у матери из кадушки с капустой, она его под гнёт подкладывает. А что? Отмоем, дырку в центре просверлим, бархатным лоскутом оклеим, чем не патефонный диск?
– А как он будет вертеться? Там же механизм какой-то должен быть, ручка сбоку торчит…
– Да… там пружина должна быть… а мы знаешь что? Катушку с ниткой туда поставим и диск к ней приклеим. За нитку тянешь, катушка диск вертит.
– А вот эта головка с иголкой, которая по пластинке едет и играет? Её из чего смастерим?
– Да… это не смастеришь… патефонные иглы, мембрану, пластинку, это всё придётся купить.
– Купить, купить… а деньги где возьмём?
– У отца опять придётся попросить, дал же он нам денег на фотографические пластины для нашего фотоаппарата.
Недавно друзья сами смастерили настоящий фотоаппарат. Рядом с Верхне-торговой площадью открылась «фотография Ершова», в витрине которой красовалась большая фотокамера в обрамлении изображений всяких дамочек. Ребята подолгу крутились возле этой витрины, осмелев, заходили внутрь, наблюдая за действом фотографа. Тот сначала гонял настырных мальчишек, потом стал пускать, давать мелкие поручения, вроде сбегать за газетой, или протереть с улицы витрину. Узнав, что их интересует устройство фотокамеры, объяснил и показал, как это работает. Ребята тут же принялись мастерить свою камеру-обскуру. Сколотили ящик, выкрасили его изнутри и снаружи чёрной краской. Объектив смастерили из картона, вклеив внутрь линзу из отцовской лупы (он потом ещё долго эту лупу искал). В ход пошли зеркальце сестры и чёрный клеенчатый фартук отца. Треногу соорудили из заострённых жердей, скрепленных обрезками кожаного ремня. Ох, и влетело им потом за этот ремень от старшего брата! Оставалось дело за малым – за фотографическими пластинками.
Субботним вечером Генкин отец Илья Лаврентьевич после семейного ужина, к которому жена по семейной традиции подала графинчик домашней наливочки, вышел на крыльцо, свернул самокрутку со своим табачком-самосадом, с чувством затянулся и присел на ступеньку, наслаждаясь тёплым майским вечером и предстоящим выходным. Тут-то и подсел к нему хитрый Генка, рассказал о фотоаппарате, притащил из сарая и саму камеру. Илья Лаврентьевич подивился, погладил по головке смышленого отпрыска и дал денег на фотографические пластинки.
И фотографии у пацанов получились! Обе семьи и Ефимовых, и Домрачёвых охотно позировали, а потом дивились на снимки, споря, где кто стоит. Снимки не отличались четкостью, но, если присмотреться, можно было себя узнать. Вскоре, однако, долгий процесс фотосъёмки всем надоел, кроме Генки. Он хвостом ходил за мамой, сёстрами, братом и ныл:
– Мам, ну подожди минутку, давай я тебя сфотографирую.
– Погоди, сыночек, у меня пирог в печке, недосуг мне.
– Тося, давай я тебя сниму под яблонькой, знаешь, как красиво получится!
– Отвяжись, Генка, у меня завтра экзамен по бухучёту.
– Нюсенька, у тебя платье такое красивое! Давай я тебя сфотографирую в нём на память.
Сестра, собравшаяся на гулянье в городской сад, отмахнулась:
– Ну тебя, Генка, на твоей фотографии всё равно не разберёшь, где я, а где дерево.
– Нюсь,