она поздно, когда родители уже рассыпались по разным концам кровати в общей спальне и делали вид, что спали.
Со временем они оба походили с дочерью во фрондах. Баба Лида – из принципа, дед Павел – из-за того, что выбор дочери стал испытанием и его брака. Но все же благословили Люсю и выдали в приданое хрустальную вазу и сберкнижку, заглянув в которую невеста изрядно повеселела, а жених, напротив, поник головой. Таким явственным был финансовый перевес в пользу будущей супруги. Вероятно, именно тогда зародилась в душе отца мечта о богатстве, пока еще невнятная, как мычание теленка, но настойчивая и требовательная. Глаза Люси лучились, а Хачик хмурил брови, отчего вид приобрел мрачный и даже зловещий.
– Что с ним, Люсенька? – встревоженно спросила моя будущая русская (немецкая) бабушка Лида.
– Мамочка, он… – Люся подбирала слова. – Он прячется.
Свадьба и новый путь
Мама кружилась перед зеркалом, примеривая новенькие сережки с «горным хрусталем» в золоченых лапках. На самом-то деле это была наипростейшая чешская бижутерия. Но молодость чурается показной роскоши, она тяготеет к показному равноправию. В тяжелом деле выбора между элегантностью и красотой молодость выбирает нечто третье – доступность. Чем стекло хуже бриллианта? И если сверкают они одинаково, то к чему грубые материалистические мечты, отбирающие покой и сон, а главное – деньги? Действительно, к чему тревоги и глухое отчаяние от невозможности обладать прозрачными камушками, каждый из которых, вернее его стоимость, мог бы дать человеку приют и пищу в какой-нибудь малоразвитой стране приблизительно на год? И потом моя мама ни разу не видела, как выглядят настоящие бриллианты. Вернее, видела всего раз, в ленинградском Эрмитаже, куда приехала на экскурсию вместе с родителями. Отстояв очередь вполдня, Люся, которой тогда было лет двенадцать, разглядывала в витрине громоздкие короны, похожие на неудобные и глупые шапки. Она смотрела и думала, что нет на свете ничего нелепее. Нешто ради этого пили кровь у народа всевозможные аристократишки и дворяне, и возникло неравенство классов, а потом похожая на африканского жука-носача «Аврора» грохнула своим холостым патроном? Нет, вряд ли нам близок этот путь, решила Люся, и бриллианты не будоражили ее воображение в юности. А чешское стекло продавалось обильно и было доступно Люсиному пониманию. Вот цветочек, вот листик. Вот еще цветок и божья коровка на стебельке. Вот ее Хачик смотрит черными глазищами, кажется, что до дна видит.
– Он прячется, мамочка.
– Куда прячется?
– У него душа, как зверек ночной. Прячется от чужаков.
Лидия Сергеевна насмешливо усмехалась, разглядывала свои ухоженные ногти, а затем купидончика на потолке, тот целился из лука в посетителей загса Ленинского района города Душанбе. Когда-то, до советизации Средней Азии, этот особняк принадлежал местному баю. Посетив делового партнера в Саратове, бай нашел свой дом более роскошным. Но одному позавидовал – крылатым толстым детям на потолке компаньонщика, заказал себе таких же.
– А от тебя не прячется? – по привычке продолжала наступать Лидия Сергеевна.
– Нет.