старенькая фотография, запечатлевшая мать Гарри еще совсем девчонкой. Карточка, пожелтевшая, изъеденная пятнами, потрескавшаяся, так скукожилась, что поставить ее, строго говоря, было почти невозможно. Фотокарточке, похоже, больше нравилось лежать, и в этом положении она скукоживалась все больше, так, что казалось, ее можно сдуть малейшим сквозняком. На оборотной стороне читалась надпись, сделанная размашистым, округлым почерком: «Розе 8 годиков». Буквы и цифра, выведенные коричневыми чернилами, стерлись и выцвели, как старые капельки крови. Гарри иногда брал карточку, водил по ней пальцами и удивлялся: что связывало эту счастливую девочку с его несчастной матерью и что за пропасть их разделяла.
Гарри родился под влажной сенью хребта Гог, на севере, и никогда не мог разделить чувств матери к ее родному засушливому Ричмондскому краю. Для Розы, как она любила говорить, Ричмонд был местом, где люди знали свое место и где, как опять же она сама говорила, ее родню все очень уважали, потому что матушка ее была женщиной в определенной степени культурной: она с упоительным вдохновением читала отрывки из Священного Писания и водила дружбу с музыкантами. Мало того, ее деда, Неда Кэйда, как-то раз даже избрали мэром городка Парраматта[13], на материке[14]. А вокруг Парадиза, с другой стороны, народ все больше неотесанный, причем некоторые даже в открытую говорят о своих предках-каторжниках, ютясь в убогих лачугах, которые они называют домами, на огороженных заборами наделах, где торчат одни здоровенные пни, потому как хозяева, не в силах их выкорчевать собственными руками, сидят и годами, а то и десятилетиями ждут, когда те сгниют сами. Подобные откровения Розу коробили, и она редко упускала случай, чтобы напомнить местным, что ее семья хоть как сыр в масле не каталась, тем не менее происходила из рода вольных поселенцев. «Люди должны становиться лучше, чем они есть, – любила повторять она. – Так зачем же, скажите на милость, они принижаются, разглагольствуя направо и налево о своих греховных корнях?»
Роза считала, что нет ничего более постыдного, чем иметь греховную кровь, и в ее семье так полагала не только она. Роза была гордостью семьи, которая, как она часто повторяла, пользовалась определенным уважением в Ричмонде и его окрестностях. Иногда к ней с Боем в Парадиз приезжал погостить кто-нибудь из ее многочисленных братьев и сестер. Братья были добрые малые – привозили с собой херес и угощали сигаретами машинной набивки в оловянных портсигарах со своими инициалами, выгравированными в верхнем правом углу. Трудились братья в Хобарте – кто служил клерком, кто учительствовал. Впрочем, снобизма им было не занимать, как собакам блох. Но они этим никого не обижали. Просто это было частью их натуры. Альберт, старший, служил священником. Бою больше по душе пришелся Розин брат Ольстен, которого все называли Рутом. Роза сказывала, что Рут сочиняет музыку, и, может, так оно и было, хотя многое из того, что Роза рассказывала о своей родне, было правдой лишь наполовину,