собеседника, пусть даже тот и был его духовным наставником, естественно, с самыми болезненными и неприятными последствиями. Поэтому неудивительно, что отец Дорофей старался использовать всю дипломатию, на которую был способен, и, образно говоря, с большой осторожностью катил по тонкому льду, отделявшему его от катастрофы. Потом, когда наконец святому человеку разрешалось удалиться после множества благословений и низких поклонов, тот радостно и поспешно возвращался в безопасный уют своего дома, к успокаивающему обществу своей верной старой попадьи Матроны Ивановны, покорно, без единого звука протеста, родившей ему девятнадцать поповских детей.
Оставшись один, Яков Дмитриевич потягивался и зевал, а затем посылал за своей пожилой кузиной Марфой Степановной и заставлял её часами сидеть подле него, пока та вязала и тихим певучим голосом наговаривала бесконечные сказания про два Иерусалима (Палестину и Небеса) и про странствующих по всей святой Руси в поисках религиозного утешения паломников. Постепенно, видя, что Яков Дмитриевич заинтересовался, Марфа Степановна стала приводить к нему некоторых из этих скитальцев, чтобы те могли лично поведать свои истории Благодетелю (разумеется, уже никак не "Сатрапу") уезда Архангела, в результате чего вскоре, ко всё возраставшему изумлению невидимых, но бдительных соседей, искренне надеявшихся, что Яков Дмитриевич должен был когда-нибудь справиться со своим чудны́м поведением и образумиться, вся местность наполнилась святыми мужами и жёнами, странниками и пилигримами, всяческими ущербными, известными как калеки и блаженные, то есть "счастливые юродивые Христа ради". А посреди всех них выделялась величественная фигура Якова Дмитриевича, теперь худая и измождённая от диеты, бессонницы и (хотя он ещё не осознавал этого) скуки, и он тихим и смиренным голосом вещал слова доброты, братской любви и ободрения своим странным посетителям.
В то же время влияние на него некогда малозначимой Марфы Степановны становилось всё сильнее и сильнее, пока люди не покачали понимающе головами и грустно не промолвили: "Она ещё его прижмёт, она его совсем задавит, уродливая старая курица". И мало-помалу скромная, "никому не нужная и забытая", стала всемогущей и принялась править Яковом Дмитриевичем железной рукой.
Затем, столь же внезапно, как и началась, вся эта удивительная святость прекратилась, и Яков Дмитриевич опять вступил в новую и, увы, скандальную фазу своего существования. Случилось это так.
В одно дивное летнее утро, когда он мрачно расхаживал взад-вперёд по своей любимой акациевой аллее, которую никому и в голову не пришло бы попирать, он с удивлением заметил, что на другом её конце появилась женщина, медленно направлявшаяся к нему статной, ровной, спокойной и неторопливой походкой. С первого же взгляда Яков Дмитриевич понял, что та молода, но уже замужем, ведь традиционный крестьянский платок был повит вокруг её головы, а не завязан под подбородком, ниспадая треугольником на затылок, как это было принято