с бешеной энергией. Полы его плаща разлетались в стороны, открывая голый влажный торс и обтягивающие джинсы. На поясе болтались пустые ножны из дерматина, а мачете он размахивал в танце, рубил им направо и налево, воинственно вращал над головой, будто исполнял ритуальный танец. Полковник застыл на месте, чувствуя на лице волнение воздуха от сверкающего клинка, и тут только разглядел, что мачете из крашенного серебрянкой дерева – муляж! Танцор внезапно перестал крутиться, но трясся в припадке, сжимая двумя руками занесенное над головой псевдооружие, и только его глаза оставались неподвижны и устремлены на полковника, и этот взгляд говорил: я тебя знаю. Это длилось мгновение, парень снова завертелся; полковник протиснулся через толпу туристов и зашагал в сторону старой таможни, чтобы остановить там какой-нибудь битый «шевроле» и доехать за два кука до площади Революции к начальству.
3
Если вы знаете в Одессе пафосный ресторан «Моцарт», что возле Оперного театра, то само собой вам известно и стильное кафе «Сальери», стоящее точно напротив. Глупо было бы, если бы в Одессе они не смотрели друг другу в окна – эти два «композитора». Десятого сентября две тысячи двенадцатого года, за семь месяцев до встречи полковника и Карлоса в гостинице «Инглатерра» и за десять тысяч километров от той встречи, на террасе кафе «Сальери» сидел молодой человек вызывающе приятной наружности Георгий Гершович, для друзей – просто Гера, а среди бандитов Молдаванки и в деловых кругах, приближенных к Одесскому морскому порту, известный также как Гершвин.
Чтобы долго не возиться с описанием его внешности: Гершвин был похож на молодого Пастернака, только губы тоньше и взгляд ироничнее, чем на известных фотографиях поэта.
Каждый раз, бывая на этой улице, Гершвин вспоминал свою первую большую и трагическую любовь – Нино Гоберидзе. Постер с ее фотографией висел в витрине ресторана «Моцарт». Девушка в воздушном белом платье на темном фоне будто летела в беспредельном космосе. Рыжая грузинская красавица Нино сказала Гершвину душной майской ночью на скамейке Горсада: «Ты хороший… ты правда очень хороший, но давай останемся друзьями…» Он умирал недели две, но почему-то выжил и еще недели две презирал себя за это. А потом все как-то рассосалось. Сейчас, с террасы, выходившей в сквер Пале-Рояль, Гершвин не видел той фотографии, но знал, что она там, в витрине через дорогу, и это смутно беспокоило его, как стыдное воспоминание детства, что будет мучить до могилы. Иногда он думал: не узнать ли, почему висит там фото Нино; кто в ресторане «Моцарт» сделал ее символом заведения? Это было нетрудно, стоило только поспрашивать знакомых: Одесса – маленький город. Но зачем ворошить прошлое?
На террасу вошел Миша Бодун, он же дважды судимый Банзай. Гершвин поднялся ему навстречу, они обнялись и похлопали друг друга по спинам.
– Ну, чё-как? – сказал Банзай, заказав себе пива и расслабленно откинувшись на спинку кресла.
– Есть тема.
– Давай.
– Сахар, – небрежно бросил Гершвин