Механические соловьи. Яна Потапчева

из пастей их падает с громким «сви-и»,

      звук дробится на крики и грохот ревущих бомб.

      я давно позабыл, зачем я здесь и я кто.

      я не помню ни имени, ни твоего лица.

      какой век на земле и какой нами правит царь,

      почему до запястий руки мои в крови

      и драконьи глотки роняют прогорклый дым.

      металлический город в нагорье сухое врос:

      пепелище, и снег, и тонкая прядь волос,

      поседевших за но́чь и срезанных до утра.

      до чего же тепла на ладонях моих зола,

      до чего бьётся сердце глухо и горячо.

      мир запутан, и смят, и надвое рассечён.

      если вспомнишь меня между пустошью и Янцзы,

      положи мне монетку

      медную

      под язык.

      Конец

      Будет финал – нелепейший из финалов, но, как известно, сказки идут к концу. Кто покоряет мир, тому мира мало, кто ждёт конца, тому чёрный гнев к лицу, кто шаг чеканит твёрдый, держа строй клином, в битве последней рушит кто этот строй. Я же стою на горе над огромным миром. Чувствую, как ты стоишь за моей спиной.

      Всё, что рвалось и пело, срослось обратно, в медной пещере спит после войн дракон. Где города стояли, там камень гладкий, и города, где каркало вороньё. Это – черта, последнее в песне слово, книга прочтённая, вязь из забытых букв. День умирающий вечностью поцелован, в душные кольца взят бестелесных рук.

      Бой отгремел, замолкли литые трубы, и заржавел последний волшебный нож.

      То ли конца у сказки моей не будет, то ли сейчас с горы ты меня столкнёшь.

      Осока

      наливалась ночь цветом ржи и сливы,

      и горел походный костёр высокий.

      когда упадёшь, оставайся в мире

      на лугу бескрайнем простой осокой.

      ветер пах рябиной, землёй, железом,

      и огонь змеился длинней и у́же.