председательствовала за столом, когда случались визитеры, и справлялась со всеми другими делами, касавшимися как мирян, трудившихся в аббатстве, так и монахинь, живущих в затворничестве за его высоченными стенами.
Следующие слова отца рассеяли разочарование.
– Мать Амброз поведала мне также, – признался он с грубоватой гордостью, – что у тебя на плечах голова, достойная самой аббатисы. Она заявила, что ты настоящая Меррик до кончиков ногтей, с отвагой, которой хватило бы, чтобы стать лэрдом клана. Но ты им не станешь, – предупредил он, разбивая самую тщетную мечту Дженни.
Дженни с трудом удержала на устах улыбку, стараясь не чувствовать боли, которую ей причиняло лишение этого права – права, обещанного ей, пока отец не женился на вдовевшей матери Бренны и не получил по условиям сделки трех пасынков.
Старшему из братьев, Александру, суждено занять положение, по праву принадлежащее Дженни. Само по себе это было б не так трудно перенести, если бы Александр оказался добрым или хотя бы честным, но он вероломный интриган и лжец; Дженни знала это, а отец с кланом не знали. Через год после переезда в замок Меррик он принялся распускать о ней небылицы, столь клеветнические и грязные, но столь искусно сплетенные, что несколько лет спустя восстановил против нее весь клан. Ее не любили сородичи, и это причиняло невыносимые страдания. Даже сейчас, когда родичи глядели мимо, словно показывая, что она для них не существует, Дженни приходилось сдерживаться, чтобы не молить о прощении за то, чего она никогда не делала.
Уильям, средний брат, походил на Бренну, нежную и робкую, а Малькольм, самый младший, был таким же злобным и подлым, как Александр.
– А еще аббатиса сказала, – продолжал отец, – что ты вежлива и мила, но у тебя есть и характер…
– Она так сказала? – переспросила Дженни, отвлекаясь от мрачных мыслей о сводных братьях. – Правда?
– Правда.
В обычных обстоятельствах Дженни обязательно возликовала бы от подобного ответа, но, глядя в лицо отца, заметила, что оно стало таким мрачным и напряженным, каким она никогда его прежде не видела. Даже голос звучал глухо, когда он проговорил:
– Хорошо, что ты свернула с опасной дорожки и стала такой, какая ты есть, Дженнифер.
Он помолчал, точно не имел ни сил, ни желания продолжать, и Дженни мягко подтолкнула его:
– Почему, батюшка?
– Потому, – проговорил он, сделав долгий глубокий вдох, – что будущее клана зависит от твоего ответа на мой следующий вопрос.
Слова его отдались в ее душе трубным гласом, будто их прокричали горны; голова Дженни пошла кругом от волнения и радости. От счастья она с трудом верила своим ушам. Все было так, словно она сидела высоко на холме, возвышающемся над аббатством, погрузившись в свои излюбленные грезы, в которых отец неизменно подходил к ней и говорил: «Дженнифер, будущее клана зависит от тебя. Не от твоих сводных братьев. От тебя». Перед ней открывалась возможность, о которой она мечтала, – возможность продемонстрировать