может быть серьезная проблема.
В первых числах августа, в 22 недели беременности, у меня началось обильное кровотечение, сопровождающееся очень сильными болями-схватками. Местным врачам я не доверяла, поэтому снова направилась в районный центр прямо на междугородном автобусе. Боли были настолько сильными, что иногда мне казалось, будто я теряю сознание. К счастью, на вокзале меня ждала «Скорая помощь», и вскоре я оказалась в операционной. А дальше был наркоз.
Очнувшись, я увидела заплаканное лицо моей мамы и грустное лицо Валентины Свиридовны. Я спросила, что случилось с ребенком и кто это был, девочка или мальчик. Мне объяснили, что беременность я потеряла. «Ничего, – сказала я, – подожду шесть месяцев – и по-новому». Материнское чувство во мне было настолько мощным, что я готова была беременеть хоть сто раз, лишь бы получить желанного ребенка. Но в ответ прозвучали слова, которые тогда показались мне странными: «Тебе теперь нельзя спешить. Не исключено, что придется серьезно лечиться».
Как только мне стало легче, Валентина Свиридовна объяснила, что у меня обнаружили трофобластическую болезнь, при которой детское место (плацента) увеличивается слишком быстро, нередко прорастая в стенку матки и переходя в чрезвычайно опасный раковый процесс – одно из самых агрессивных из всех онкологических заболеваний, известных медицине. Плод при этом обычно погибает. В то время никто еще не знал, из-за чего возникает трофобластическая болезнь, да и до сих пор ее причины установлены не до конца.
Для меня такой диагноз звучал неправдоподобно: я кандидат в больные агрессивным раком? Я могу скоро умереть? Если бы я согласилась прервать беременность раньше, прогноз для меня был бы лучше. А так из-за своего непоколебимого упрямства я позволила болезни прогрессировать. Валентина Свиридовна принесла несколько книг, чтобы я могла почитать о трофобластической болезни, и факты, которые в них приводились, казались весьма мрачными (о трофобластической болезни мы с вами поговорим в отдельной главе).
Результаты моих анализов просматривали ведущие специалисты по гистологии и патологической анатомии, фактически мои кафедральные преподаватели. Было важно установить, есть ли у меня рак или дела не так плохи, потому что от этого зависело мое будущее не только как матери, но и как человека. Мнения разошлись: болезнь являлась новой, неизученной, редкой в те времена. Тем не менее меня направили в онкологический диспансер для химиотерапии.
В онкологическом диспансере раньше лечились в основном люди пожилые, у которых были последние стадии злокачественных процессов, так как диагностика новообразований в те времена не отличалась совершенством: многие диагностические аппараты появились только недавно, о химиотерапии знали мало, а радиационное облучение применяли на поздних стадиях, когда хирургическое удаление опухоли оказывалось