да и с рогами тоже, не одного красавца-мужчину из секретных институтов власти. Можно себе только представить, сколько «носорожцев» разгуливало по их коридорам, даже не подозревая о том, какой обезображенный вид придала им эта красивая русская женщина.
А ещё у профессора хранился дневник матери, который, как и альбом с фотографиями, попал к нему совершенно случайным образом. На чердаке пострадавшего от бомбардировки дома, в котором до войны и во время неё жила его мать, оставалась кое-какая рухлядь. Новые хозяева буквально за месяц до описываемых событий затеяли в нём ремонт. Все вещи с чердака решено было выбросить, и каково же было удивление хозяев, когда при транспортировке большой плетёной корзины, принадлежавшей его матери, у неё обнаружилось двойное дно, из которого вывалились на пол альбом, коробка из-под гаванских сигар с гадальными картами и толстая тетрадь, оказавшаяся дневниковыми записями. Записи были сделаны на русском языке, и хозяйка не поленилась поискать по домовой книге бывших хозяев дома и, уточнив по базе данных родство профессора с бывшей владелицей дома Марией Алексеевной Губониной, вручить ему эти вещи, как память о его матери. Он был, естественно, тронут таким вниманием, и вот сейчас листал страницы дневника, а вместе с ними и годы прожитой ею жизни. Так вот, в нём хронологические пробелы, о которых шла выше речь, были в какой-то степени заполнены, но насколько подлинно, оставалось только гадать. Ведь мать его принадлежала к миру искусства, а у таких людей реальность и фантазия очень часто меняются местами либо, в лучшем случае, переплетаются и взаимопроникают друг в друга. А вот гадальные карты, которыми пользовалась она, были раритетом, ибо в них энергетически накопилось, надо полагать, неимоверное количество предсказаний, так как Мария Алексеевна в течение жизни хотела с их помощью знать всё о своём будущем. Вот только чтобы узнать, в какой степени исполнилось то, что показывали в своё время карты, надо было быть экстрасенсом. Но профессор им не был. К сожалению, он и мать-то помнил очень смутно, так как последний раз видел её в четырёхлетнем возрасте здесь, в Тромсё, и только спустя тридцать два года, то есть в 1976 году узнал о её смерти в Барселоне, в Испании, где она проживала под фамилией Марины Норег. Он знал про неё ещё и то, что она училась в Петербурге в балетном училище имени Вагановой, революция помешала его окончить, что попавшие под горячую руку родители её были расстреляны пьяными матросами, и она вынуждена была бежать на юг, который находился тогда под белыми. Видимо, расставание с Петербургом и с Москвой было для неё, в ту пору восемнадцатилетней девушки, страшным и безысходным и, наверно, поэтому она собирала открытки, посвящённые этим столичным городам. Одну из них как раз и рассматривал профессор.
Санкт-Петербургское шоссе с аэросанями в XXIII веке на открытке 1914 года.
Красивая, ясная зима 2259 года. Уголок старой веселящейся Москвы. Древний