ее конца до другого, поддерживая крышу, а у центра была видна мачта, унизанная топорами, баграми и дротиками. У каждого люка было по две лестницы, одна справа, другая слева, с приспособлением для их поднятия и опускания. Теперь они были подняты, и помещение имело вид залы, освещаемой люками.
Читатели, вероятно, уже поняли, что эта каюта была главным сборным пунктом всех моряков: их столовой, спальней, гимнастическим залом и местом отдыха – одним словом, она служила для всего, что во время отдыха разрешалось законами, распределявшими всю жизнь на корабле в заведенном порядке. В самом конце каюты находилась площадка, на которую вело несколько ступеней. На ней помещалось сиденье для начальника гребцов, а перед ним стоял массивный стол, по которому он молотком выбивал гребцам такт. По правую руку от него было место водяных часов, по которым определялось время смен. Над ним на площадке, обнесенной позолоченной решеткой, располагались скромные апартаменты трибуна.
Отсюда, покоясь на мягком кресле, покачиваемом движениями корабля, в военном плаще, наполовину покрывавшем его тунику, и с мечом у пояса Аррий зорко следил за командой, которая всегда чувствовала его близкое присутствие. Взор его критически останавливался на всем, но главным образом на гребцах. На последних более всего, вероятно, остановит свое внимание и читатель, но в то время как последний отнесется к ним с симпатией, Аррий, по свойственной начальникам привычке, следил не за ними как личностями, а за результатами их деятельности, насколько она была полезна для него.
Зрелище само по себе было довольно простое. По бокам каюты, во всю ее длину, тянулись три ряда скамеек, расположенных так, что второй ряд помещался позади и повыше первого, а третий – позади и повыше второго. Чтобы удобнее расположить шестьдесят гребцов, с каждой стороны было устроено по девятнадцать скамеек с промежутком между ними в один ярд, а двадцатая помещалась так, что ее верхнее сиденье было как раз над самым низким сиденьем первой скамьи. При таком размещении каждый гребец свободно действовал, если соразмерял свои движения со взмахами своих товарищей. Такт же был таковым, как и у солдат, идущих мерным шагом при сомкнутых рядах.
Гребцы на первой и второй скамьях сидели, а на третьей, имея более длинные весла, должны были стоять. Весла у ручек были налиты свинцом, а близ точки равновесия висели два гибких язычка, дававших возможность грести против ветра и в то же время требовавших большей ловкости, так как волна в любое время могла захватить невнимательного гребца и сбросить его с места. Каждое место у весла служило также отверстием, через которое гребец, сидевший у него, пользовался необходимым количеством воздуха. Свет падал на них сверху, сквозь решетку, встроенную между деком и фальшбортом. Общение между гребцами не допускалось. Изо дня в день они сидели на своих скамьях, не произнося ни слова, в часы работы они не могли видеть друг друга, а время своего краткого отдыха употребляли на сон и еду. Они никогда не смеялись, и никто не слыхал, чтобы кто-нибудь из них пел. И к чему слова, когда вздох или стон вполне выражал