флага, второе – из советского, красного. Усики справа и слева были соответствующих цветов.
Под этой химерой, сидя на корточках у стены, белобрысый грудастый парень ел разведенный кипятком импортный суп из картонной кружки. Сине-красный спортивный костюм, шелестевший на нем при каждом движении, служил знаком его касты.
Вдоль другой стены серебряными штабелями стояло китайское сублимированное мясо в коробках из фольги. Две женщины зачехляли эту поленницу армейским камуфляжным брезентом. Одна, в оранжевой путейской безрукавке, говорила другой:
– У Ельцина, вчера передавали, мать сильно болеет. Не дай бог, помрет до Пасхи, тогда как? Мы ведь, нынешние, ничего не знаем – можно, нет ли в Великий пост покойницу водочкой помянуть. Темные все стали.
– Николай Петрович на месте? – спросил у нее Жохов.
Эта женщина ничего не ответила, а другая сказала:
– Куда он денется!
Под цепким взглядом белобрысого перешли в соседнюю комнату, гулкую и пустую после ремонта. Новую мебель еще не завезли, за единственным столом с тумбами из некрашеной фанеры сидел похожий на кладовщика мужчина в сатиновой спецовке. Из-под нее выставлялся ворот дорогой импортной сорочки с галстуком, тоже, видимо, не дешевым.
По другую сторону стола стояли два конторских стула с высокими спинками и непропорционально короткими ножками. Этот простой, но психологически эффективный прием описывался во многих руководствах по бизнесу. Ножки подпилили для того, чтобы при деловых переговорах хозяин кабинета мог смотреть на посетителей сверху вниз.
– Приветствую, Николай Петрович, мы к тебе, – обратился к нему Жохов на «ты», но по имени-отчеству, как обращались друг к другу члены Политбюро и командиры производства. – Вот мой покупатель. Условия мы с ним обговорили, его все устраивает… Садитесь, Хасан, будем решать с транспортировкой.
– Сахара нет, – подождав, пока тот сядет, бесцветным голосом сказал Николай Петрович.
– Как нет? – растерялся Жохов. – Мы же с тобой вчера обо всем договорились!
– Вчера был, сегодня – нет. Ушел сахар.
На вопрос, когда снова придет, отвечено было, что точно сказать нельзя, он редко сейчас приходит и сразу уходит. Стихия его визитов не зависела от убогой человеческой воли, поэтому извинений не требовалось, налицо была неодолимая сила обстоятельств.
Николай Петрович отвернулся и посмотрел в окно. Оттуда било пьянящее мартовское солнце. Галстук с люрексом искрился под ним, как кусок медного колчедана.
Поднявшись, Хасан с преувеличенной вежливостью вернул на место стул-уродец. Жохов удержал его за локоть, другой рукой придвинул к себе стоявший на столе телефон, снял трубку и стал набирать номер.
– Ушел, бля! Ты это не мне рассказывай! Ты это расскажи Семену Иосифовичу…
На третьей цифре Николай Петрович карандашом прижал рычаг.
– Леша! – позвал он.
Появился