на героическую трагедию. И апофеоз его звенящей, как гитарная стрела, жизни – знаковая эта песня:
Мне судьба – до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней немота).
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что – не то это вовсе, не тот и не то!..
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —
Повторю даже в образе злого шута.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу…
Лучше голову песне своей откручу, —
Но не буду скользить, словно пыль по лучу!
Владимира Высоцкого на спор будто вбили в жизнь, и смерить барда оказалось возможным лишь после смерти. А в Дубне смогли и при жизни. И как выхлестывал он свою душу песнями в этом раю «физиков» и «лириков». Родным был Высоцкий людям будущего, провозвестникам грядущих нанатехнологий. Горение его – доведенные до огня высокого деяния песни. Он вращал Землю, как Джордано Бруно. И это нетленная его судьба теперь вечно пребывать в мире, где остается, по Гумилеву, одно:
Искать увянувшие розы
И слушать мертвых соловьев.
Голос с экрана о Высоцком: тоненький, маленький человечек. И сам он в кадре адекватный сказанному о нем. По-птичьи быстрый поворот головы. «Синица, – отозвалось во мне. – Как Коля Шипилов».
И за письменным столом уже, перед разворотом газеты подумал, что яростно творили оба этих барда Красоту, как творил ее и Карл Фаберже. И не могло быть иначе: были они из сонма синиц артистического человечества.
Вызрел у меня концептуальный смысл сказки. Знакомиться с коллекцией изделий Фаберже – свершать омовение души в роднике Красоты, осознавая, что жизнь человека – деяния на частотах творчества и что в любом деле можно достичь божественных, артистических высот, что семья – чаша радости и добра и что все в жизни слитно, что смысл ее в божественной этой гармонии: где радость – там любовь, где любовь – там красота, где красота – там идеал. Как никогда ясно мне стало, что, созерцая Красоту, человек воскрешает в себе Бога. Так любуется золотой нивой хлебов после трудов праведных пахарь. И хочется человеку в такие духоподъемные минуты взлететь по-птичьи. Парить в атмосферах выше облака ходячего и выше леса стоячего. Истинно всемогущим мог осознать себя и Всевышний, этот Интеллект вселенной, сотворив все сущее в Мироздании.
И открывается теперь это мне в сказке. Что-то подобное ощущает и Янтарик, хотя не может еще выразить чувствования свои словами.
Вновь по-синичьи быстрый поворот головы нашей Золотой Курочки, она будто перепорхнула от витрины к витрине. И вот, наконец, сияет нам свет светов хрустального глобуса, который от входа еще в третий зал магнитно притягивал мой взгляд. Это кульминация сказки.
Увидев издали глобус из хрусталя, окликнул Янтарика:
– Ты сюда, сюда смотри, а то крутишь головой по всем