Черторыя было слушать упреки сурового боярина Ставра.
Он не потерпел от набега никакого урона. Но управитель боялся, что пострадают княжеские доходы, и укорял сельчан за то, что не выставляли по ночам стражу.
Боярин Ставр приказал собрать всех жителей села.
– Никому потачки не дам! Как князю платили в прошлые годы, так и ныне отдадите! Хоть из земли выкопайте, а чтобы оброк был вовремя внесен! – грозно объявил боярин.
Смерды,[6] тайно злобясь, слушали эти жестокие слова. А Угар, сильный, высокий мужик, сжимавший в жилистой руке дубину, которой еще недавно уложил трех печенегов, гневно шептал:
– Хватить бы тебя дубьем, чтобы перестал лаять на мир!..
Поселяне разошлись по дворам. Жизнь, неумолимая жизнь, предъявляла свои требования. Сейчас – горе, впереди – заботы… Надо прокормиться самим, да и князю внести оброк.
Зорю с другими подростками отправили в поле – собирать стадо, которое печенеги оставили в спешке. И тут оказалось, что разбойники перекололи почти всех волов.
Люди поспешили снять с убитого скота шкуры и заготовить впрок мясо: деревню ждали трудные времена.
Безутешная Светлана отдалась заботам об отце. Она пробралась в дом, сорвала с оконца бычий пузырь и, стоя посреди хаты, махала рушником, выгоняя дым в окно и в дверь. Натаскала соломы на постель, и люди перенесли в избу бесчувственного Стоюна. Раненый хрипло и прерывисто дышал, на губах вскипала кровавая пена.
Когда с него сняли рубаху, на правой стороне груди увидели конец обломившейся стрелы.
Старик знахарь Агей, выбравшийся из подпола своей избенки, осторожно извлек стрелу из груди Стоюна. Он залепил рану хлебным мякишем, смешав его с паутиной.
Затем туго затянул грудь раненого полотенцем и повернулся к заплаканной Светлане…
– Не горюй, дочка, у тебя еще не все пропало. Матушку твою увели, зато батько будет жив.
Обрадованная девушка бросилась на шею старику. А тот, оглянувшись вокруг, нет ли поблизости доносчика, прошептал:
– Перуну молись, касатка! Нашему Перуну и Дажбогу:[7] они вернут твоему отцу силу, мать в неволе сохранят. А христианский бог – он нам чужой, он грекам благоволит, а до русичей ему дела нет.
Светлана тоже шепотом пообещала:
– Я стану нашим богам молиться, деду, и за матушку, и за батю!
– Вот и ладно, ласточка! – обрадовался Агей. – А ты домовому хлеб под печь кладешь? – поинтересовался он.
– Зачем, деду?
– Ну как же! Это он избу и ее хозяев хранит. Вот и вашу хату от огня сберег.
– Буду класть, деду!
– А я тебе мазь принесу, добрую мазь из семи целебных трав: хорошо раны залечивает и огневицу[8] выгоняет.
Светлана горячо благодарила доброго старика.
Стоюн пришел в сознание только на третий день. Первое время ему не говорили, что Ольга уведена в плен. Но скрывать от рыбака горестное известие с каждым днем становилось труднее. Когда больному обо всем рассказали,