торговавшей кожей, джинсами и полиэстром по бросовым ценам.
Лавка, “Моды Левенталиса”, принадлежала к еле живому портновскому ряду, вцепившемуся в первые этажи закопченных кирпичных пятиэтажек Орчард-стрит. На раскладных столиках вдоль тротуаров лежали пирамидами, как черные яблоки, дрянные носки по три пары за доллар; с нижних ступенек пожарных лестниц свисали дождевики. Когда Ави начал свой карьерный взлет, в задней комнате некоторых из этих заведений еще можно было сшить или на худой конец скопировать приличный костюм. Я сомневаюсь, что сам Сосна хоть раз в жизни вдел нитку в иголку. Что до его глаза, тот был утерян еще в Израиле, доставшись вооруженной группировке одноклеточных паразитов.
История богатства Ави, собранная мной по частям из его собственных скупых высказываний, очерка в районной многотиражке и бесконечной болтовни Берты, была поистине сказочной. К 1982 году Сосна поднакопил достаточно денег, чтобы вырвать из рук хозяина лавки Берни Левенталиса семидесятипроцентную долю в предприятии. Новый режим начался с новой вывески. Когда Берни, в чьей семье магазин был с 1911 года, ее увидел, он издал тихий сип, и ему пришлось присесть прямо на тротуар. Сосна вырезал “ентал” из Левенталиса. Магазин теперь назывался “Джинсы Левиса” – с такой крохотной “а” на конце, что невнимательному прохожему являлось на редкость достоверное подобие марки Levi’s. Витрина синела стопками безымянной джинсовки.
Этот гамбит принес только один заметный результат – Берни продал Ави свою оставшуюся долю в магазине и в негодовании исчез. Впрочем, не прошло и месяца после того, как Сосна перенял бразды правления “Джинсами Левиса”, как его интерес к парусине сдулся. Он заметил новую тенденцию, которую его коллеги с Орчард-стрит в лучшем случае игнорировали и которой в худшем случае сознательно противились: постепенный, но верный наплыв темнокожей клиентуры из Гарлема, интересующейся почти исключительно спортивными костюмами. Объяснения этому феномену не было. Ави не любил задавать лишних вопросов, чтобы ненароком не выдать потенциальную золотую жилу. Он предпочитал делать собственные наблюдения, для чего его единственного глаза вполне хватало. Сосна сел на поезд линии “А” и поехал в Гарлем.
Вскоре сутулый, сухощавый Ави, в те годы еще носивший черную повязку на глазу в стиле Моше Даяна, возвышался над собравшейся в круг группой подростков. В центре круга несколько таких же подростков ломались и изворачивались под суматошный ритм, исходящий из огромного магнитофона с огоньками на динамиках. Время от времени один зритель выскакивал из толпы в круг, рядом с танцорами, и читал пару-тройку хвастливых четверостиший, придуманных, кажется, прямо на месте. Остальные отзывались хохотом и пронзительным гиканьем.
– Э, а чё у тебя с глазом? – спросил мальчик, жующий зубочистку.
– Амебы съели, – сказал Ави. – Цыц.
Поодаль еще двое подростков, темнокожий и белая девочка, покрывали кирпичную стену кривой, раздутой, как бы трехмерной клинописью. На обоих были солдатские сапоги и списанные