подходит. Светлая. Чистая. Вся светится.
– Добрынюшка, – говорит. – Мальчик мой. Как вырос-то ты! Каким пригожим стал.
Берет меня за руку. И ведет сквозь туман, невесть откуда налетевший. А я за мамкину руку держусь. Потеряться в тумане не хочу. И вдруг понимаю, что нет уже ее руки. Пропала. Хватаю, хватаю вокруг ручонками. Только в ладошах туман один остается.
И горестно мне оттого, что один я остался. И понимаю, что теперь самому тропинку из тумана искать. И вроде, сразу не маленький я, а такой, как есть.
Бреду через туман, а он все не кончается. И хочется мне опять на тот луг, да догадываюсь, что возврата нет…
– Княжич, – слышу, зовет кто-то. – Княжич!
А я понять не могу, то ли сон это продолжается, то ли Явь уже…
– Княжич!..
– Кто это?
– Это я, Микула.
Тут и проснулся я.
– А Любава где?
– С ней все хорошо будет. Слышишь, княжич, встать тебе надобно, – он неуклюже переминался с ноги на ногу.
– Что? – встрепенулся я. – Варяги опять?
– Нет. Тебя Берисава ждет. Для тебя и для Любавы обряд приготовила. Будет из вас страх выгонять. Ты как? Сам-то дойдешь, или отнести тебя?
– Сам дойду, – отвечаю.
Я скоро пожалел, что отказался от Микулиной помощи. Кое-как спустился из горницы. Наступать на истыканные сучьями и хвоей ноги было больно. Опираться на иссеченные пальцы – еще больней. Тело ныло так, как будто меня вчера целый день Гридя со Славдей мутузили, а все Поборовы лучники им помогали.
Кое-как добрался я до коновязи, где на этот раз был привязан не ратный давешний конь, а рабочий, чуть зануженный, но сытый и довольный жизнью мерин.
– Давай, княжич, – Микула подсадил меня. – Дорога не близкая, но нужная.
Он рванул узду. Мерин горестно вздохнул и поплелся за хозяином.
Микула вел мерина под уздцы. Дорога оказалась и впрямь неблизкой. Я сидел на широкой спине мерина. Сидел и радовался тому, что огнищанин не видит, как мне тяжело дается дорога. Я старался не замечать ни усталости, ни боли. Ведь худо или бедно, но я ехал, а не шел пешком.
Между тем небо потемнело. А вскоре и вовсе скрылось среди разлапистых ветвей. Прошло еще немного времени, и я уже с трудом мог различить уши моего коняги.
А Микула все шел и шел. И я никак не мог понять, как же он различает тропу.
– Долго еще? – не стерпел я.
– Да пришли уже, – услышал в ответ его голос. – Видишь, вон Берисава костры запалила.
И верно. В бездонном мраке леса засветились яркие огоньки.
– А Любава там?
– Я еще с полудня ее перенес.
– Не пришла она в себя?
– Она, вроде как в себе, – сказал Микула растерянно. – А вроде как спит. Мать говорит, это страх на нее напал. Да скоро сам увидишь.
Вскоре мы и вправду вышли на поляну. По краям ее пылали костры. Двенадцать. По кругу. А посередине поляны торчал из земли огромный валун. Говорят, что когда волоты