полем восемь или девять кругов, самолет удалился. Смоленцев велел передать по цепочке: из окопов не высовываться; приготовиться к бою.
Не успел стихнуть гул удаляющегося самолета, как на смену ему пришел новый рокот. На дороге и по обеим сторонам от нее показались пыльные шлейфы, вертикально поднимающиеся к небу. Вскоре, у основания этих столбов стали различаться черные точки. Воздух над ними сотрясался колеблющимися струями дизельных выхлопов. Людей не было видно ни позади машин, ни сбоку от них. Создавалось впечатление, что в бой идут одни лишь жуткие стальные чудовища, влекомые кем угодно, но только не людьми, так безлюдно казалось простирающееся поле боя.
– В кого же мне стрелять? – лежа щекой на прикладе своей трехлинейки, шепотом проговорил Христолюбов.
– Ползите, ползите сюда, – шевелил губами в своем окопе Шемякин, сжимая бутылку с коктейлем Молотова.
– Только бы не остановились! – лихорадочно крутилась мысль в голове Смоленцева. – Только бы подъехали на бросок гранаты!
Но железные чудовища, словно услышав волнение командира Добровольческого батальона, внезапно разом остановились. Смоленцев отметил в своей голове: человек с флажками не высовывался из люка танка, значит, все машины укомплектованы радиопередатчиками, и из них экипажи получают общую команду.
Вот он, тот момент, та секунда, то мгновение, за которое успеваешь вспомнить всю свою жизнь. Они остановились и водят дулами орудий. Они нащупывают тебя своими страшными хоботами. Первые выстрелы сотрясли накалившийся знойный воздух. Склон песчаной дюны тут же покрылся султанами разрывов. Песок, выброшенный на брустверы при рытье окопов, успел высохнуть и сливался с основным фоном позиции. Немцы били по координатам, сообщенным самолетом-разведчиком, и с первых же выстрелов в батальоне появились потери. Солдаты, которых накрывало взрывами, убивало осколками, контузило и засыпало в их узких индивидуальных ячейках, так и не успевали увидеть своего врага. Они даже не успевали сделать ни единого выстрела в сторону этого врага.
Когда первые снаряды вспороли поверхность дюны, Христолюбов, стоя в своем окопе на полусогнутых ногах так, что выглядывали одни лишь глаза из-за бруствера, даже не пригнулся и не опустился на дно окопа, как это сделали остальные солдаты. Он не мог оторвать взгляда от извергающих огонь танков, и это не было праздным любопытством. Нечеловеческий страх сковал его мышцы и заставлял смотреть на картину жуткой бойни. Губы сами собой стали несмело и нечетко выговаривать:
– Господи сп… спаси… проне… си, Господи…
– Христолюбов, идиот! – послышалось рядом. Никита обернулся и увидел яростное лицо Шемякина. – Пригни башку и заляг на дно! – кричал ему он.
Христолюбов так и остался стоять в своем окопе, следя за уползающим по-пластунски Шемякиным. В руке тот сжимал горлышко бутылки с КС, держа ее по принципу гранаты, дном кверху. Выбрасывая ноги в разные стороны, он двигался