по бараку. Смерть отца
Бытовые условия нашей жизни с отъездом бабушки несколько улучшились, но, как оказалось, ненадолго. Вскоре к нам подселилась семья Антоненко: дядя Павел, тётя Маруся и их сын Петька, очень похожий на отца – высокого, сухощавого мужчину с глубоко посаженными светло-голубыми глазами. До этого я ничего о них не слышал, но вспоминаю, что сошлись наши семьи благодаря тёте Марусе, случайно познакомившейся где-то с моей матерью. Они откуда-то приехали, и не имели ни жилья, ни знакомых. Видя отчаянное положение этих людей, родители мои дали согласие на их подселение к нам. В одной комнате нас сразу оказалось 6 человек. Дядя Павел вскоре устроился на судоверфь, притащил откуда-то металлическую панцирную кровать, и, хорошо владея столярным мастерством, сделал пару табуреток и небольшой обеденный стол. Совместное наше проживание облегчалось, отчасти, тем, что мужчины основную часть суток проводили на работе. Кроме того, в отличие от малоразговорчивого дяди Павла, тётя Маруся оказалась женщиной удивительно открытой и доброжелательной, всегда готовой прийти на помощь моей маме в любом, даже малозначительном деле. Сейчас я могу с полной убежденностью сказать, что столь простодушных и отзывчивых людей я никогда потом не встречал.
Чрезмерная теснота сказывалась, всё-таки, на общем настроении. Тяжелее женщин переносили неудобства мужчины. Они, как и их жены, были молоды, а возможностей для нормальной супружеской жизни не было никаких. Спустя некоторое время тётя Маруся, которая была, видимо, при переезде к нам уже беременной, родила второго ребёнка. Это оказалась девочка, которую назвали Наташей. Жизнь наша стала ещё более трудной, но все как-то мирились с этим. Родители мои стойко переносили все перипетии судьбы ещё и потому, что знали, что дядя Павел уже строил дом. Где он «добывал» необходимые материалы, было неведомо, но тогда все как-то «выкручивались», выживая каждый по-своему, кто как мог.
Я замечал, что дядя Павел очень переживал, что они нас стесняют, и потому не терял времени. Постоянное напряжение и отсутствие возможности хотя бы краткого отдыха, заметно сказывались на нём. Он ещё больше похудел, щеки его ввалились, глаза под мохнатыми белесыми бровями смотрели на окружающий мир без проблесков радости, скрывая в своих светлых глубинах выпавшие на его долю житейские тяготы. Понимал, конечно, это и мой отец, но не позволял себе даже намёком выразить какое-либо недовольство.
Первые месяцы жизни в Сталинграде запомнились чувством постоянного голода: желудки наши часто страдали без нормальной пищи. Неважно питались и рабочие в заводских столовых. Постоянное недоедание особенно остро ощущали подростки, которые, несмотря ни на что, тратили много энергии на подвижные уличные затеи. Я помню, как однажды на нашей любимой завалинке – с левой стороны барака – мы с ребятами мечтали хотя бы раз наесться досыта. Я сказал тогда, что если бы мне пообещали буханку хлеба,