южный, привыкший к щедрой плодородной земле и съедобным дарам от неё. Здесь же изнуряющий, истощающий, умертвляющий голод. Болезни.
Гибли на ходу, и на ходу хоронили в траншеях – всех валили в одну кучу, засыпая трупы негашёной известью. За что?!
Отец работал не покладая рук, не зная отдыха. Копал, заколачивал сваи, строил, даже охотился.
Жена не отставала – помогала до чего руки дотягивались: стирала, готовила, если было из чего… Армяне, русские, грузины, поляки, немцы, евреи – интернациональное рабство.
Русский язык объединял, а кто не знал его, приходилось осваивать. В муках, болезнях, в холоде и жаре растянулись три года, но мысль вырваться и вырвать заморённую семью из губительных степей, уничтожающих волю и дух, ни на минуту не покидала отца.
Отчаянные спасались бегством; не всем удавалось дойти до конца, но он разработал план, лелеял, прокручивал многократно. Надеялся. И рассчитывал на себя. Силы придавали три пары родных глаз, замершие в безмолвном крике…
Раз в неделю приезжала грузовая машина, привозила поселениям муку, из которой ссыльные пекли хлеб. Отец подкупил водителя, посулив плату. Деньги, каким-то невероятным образом пронесённые и спрятанные, берёг как зеницу ока, не теряя надежды выкупить свободу. Даже жена о них не знала. Договорившись с водителем, ждал удобного момента.
Момент настал. Машина подъехала вечером, когда стемнело. Выгрузив мешки с мукой, отец впихнул притаившихся в амбаре жену и детей внутрь, незаметно от охранника, пока того, не ожидающего такой дерзости от истощённых голодом и сломленным духом людей, отвлекали разговорами впереди грузовика, вбросился в зад машины сам, белый как мучной куль, и она тронулась по сигналу, участвующих в побеге отца приятелей. Всё произошло так, как он планировал.
Дальше знакомый товарняк со свистящим ветром в щелях, сгрудившим семью кучкой, сводящая с ума голодом и страхом езда, но уже назад и потому терпимая, в последнем усилии жизнь, и как мантра, в унисон со звуками об рельсы, дрожащее сладкое слово – домой, домой, домой, – и мысль, что не зря всё, что задуманное вот-вот сбудется.
Брезжит, ускользает, исчезает за хвостом вагонов в дорожном тумане призрачная надежда. Но почему-то веришь, надеешься… надеешься и веришь…
Дрожали от страха на каждом полустанке, забившись в угол, едва дыша… Только слышен глухой стук оцепеневших сердец и, кажется, – не им одним, но и рядом, как и они, дрожащим, съёжившимся, испуганным. И только пронзительный свисток с головы поезда открывал им дыхание и дарил чуточку зыбкого покоя до следующей станции.
Грязные, истощённые, несчастные и внезапно – до боли – неосознанно-счастливые, претерпев муки ада в воющих казахстанских степях под мощный гул диких табунов и плачущей домбры, им удалось чудом вырваться из них и приехать в Тифлис.
Только теперь та песня не их. И тот ад позади. Ад, через