она, слегка оторопев от этой мысли. – Кто знает? Я отказываюсь от единственного занятия, которое идет мне на благо.
– Так спой тогда! – ответила молодая индианка. – Вставай, дай руку. И пой, если тебе хочется.
Не переставая дрожать всем телом, Эрмин подчинилась и с помощью Мадлен дошла до окна и раздвинула розовые бархатные шторы. За окном шел снег. Хлопья кружились в свете фонаря, стоящего посреди аллеи. Вдали виднелась приходская школа с белым шпилем колокольни.
– Я вернулась в Валь-Жальбер, – произнесла она, как заклинание. – Ведь правда, Мадлен? Но здесь действует закон умолчания, и я задыхаюсь. Боже, как я хотела бы нарушить это молчание!
– Ну так пой! – настаивала кормилица. – У тебя такой прекрасный, такой чистый голос, он разорвет эту тишину, это молчание, которое убивает тебя. – Спой, Канти!
Эрмин сжала пальцами спинку стула и сделала глубокий вдох. Не отрывая взгляда от какой-то видимой ей одной точки, она запела:
В ясный день желанный
Пройдет и наше горе.
Мы увидим в дали туманной
Дымок вот там, на море.
Вот корабль, весь белый,
В порт входит плавно…
Как будто помимо ее воли зазвучало начало знаменитой арии Чио-Чио-Сан. Сперва это была мольба, произносимая вполголоса, но потом звуки потекли плавно, стали подниматься ввысь, чистые, словно хрустальные.
Мадлен закрыла глаза. Ее тоже била дрожь. От дивного мелодичного голоса Соловья из Валь-Жальбера, поднимавшегося все выше и выше, заполнявшего все пространство, казалось, колыхался теплый воздух. В соседней комнате Шарлотта слушала, затаив дыхание, потрясенные дети молчали. Мадлен у себя в кухне тоже услышала арию, застыла как вкопанная, перестав напевать «Странствующего канадца». Как и ее многочисленные соотечественники, экономка обожала Ла Болдюк, но Эрмин заставила ее полюбить оперу. Лора и Жослин подбежали к лестнице и остановились, сначала в недоумении, потом в полном восторге.
А сердце рвется,
не выдержит оно такого счастья.
А он меня с тревогой все зовет, все зовет…
«Цветок мой ароматный, малютка дорогая!» —
так прежде называл он меня, лаская.
Молодая певица не думала о публике. Она была Чио-Чио-Сан, нежной японкой, и каждое утро ждала корабль, на котором должен был вернуться ее любимый. Он уехал в дальние края, почти как Тошан, и последний куплет арии звучал предельно искренне.
Это все будет так, как ожидаю.
Верь мне, моя Сузуки,
пройдут и наши муки.
Я знаю!
Исполнение требовало подлинного вокального мастерства, на слове «знаю» сопрано достигало головокружительно высоких нот. Эрмин без труда с этим справилась, хотя уже несколько недель не занималась вокалом. Восхищенная Мадлен с трудом удержалась, чтобы не захлопать в ладоши.
– Господи, как это великолепно! – прошептала она. – Какой чудесный дар ты получила! Посмотри-ка, теперь я плачу!
– Мне гораздо лучше! – просто сказала Эрмин. –