Мотька Ручкин, который нигде не работал, даже в собственном огороде, – а почему мужик должен работать, если у пчёл работают только бабы, а трутни, то есть мужики – нет? А только спариваются с маткой. Вот она, демократия!
– Тьфу! – реагировала жена Ручкина, которая в это время окучивала картошку.
– Не жизнь, а сплошной кайф, – развивал тему Ручкин. – А у людей всё как не у людей. Минуту не дадут мужику спокойно посидеть!
– Зато каждую осень пчёлы изгоняют трутней из улья, и они погибают, – объяснял Кузьмич, устанавливая разделительную решётку в улей.
– Вот бабы проклятые! Нигде мужикам жизни не дают, – негодовал Мотька по поводу такой несправедливости и шёл курить на завалинку.
Кузьмич пришёл в обычном одеянии вместе с соседом, который с ног до головы был экипирован в специальное защитное обмундирование, с сеткой на шляпе и лице. Они зачем-то опрыскивали рой водой и потом собрали его в мешок.
– Вон она, вон! – указал старик на матку: длинную и крупную по сравнению с другими пчелу. – Хороша, царица!
Мне до того стало любопытно разглядеть «царицу», что я сунулась ближе к мешку. Тут-то какая-то пчела, как медсестра с шприцем, вколола мне лечебную инъекцию в мочку уха.
– Ой-ёй-ёй! – завопила я. – Спасибо, хоть не в нос.
– Это кто-то из молодых пчёл балует, – сделал вывод Кузьмич и вытащил из моего уха чёрную иглу жала. – Держи трофей на память.
– А я слышала, что пчела погибает после того, как ужалит, – говорит мне дочь соседей Таня, разгрызая редиску.
– Ужжжас! – отвечаю я. – Мне их жжжалко.
– Мне тожжже, – соглашается Танька.
Ухо моё уплотнилось и распухло, как локатор, а собранный рой поселили в новый улей.
Следующей жертвой стал наш кот Фёдор, которого ужалили в нос. Но его это, как истинного воина, только украсило. Хотя он долго приходил в себя от такого потрясения.
Потом я уже и со счёта сбилась, кого и сколько раз жалили пчёлы. Теперь по нашей Загорской улице все передвигались с ускорением, натянув по самые уши верхнюю одежду. Хотя какая верхняя одежда может быть летом? Женщины, особенно те, что помоложе, сразу же закрывали лицо руками, и пчёлы жалили их в пальцы. Больше же всех страдал пастух, который перегонял стадо по нашей улице, и бежал огромными прыжками сквозь тучи пчёл. Потом сосед подарил ему специальную шляпу с сеткой, и пастух стал чинно вышагивать вдоль забора, в то время как его коровы и овцы, жалобно мыча и блея, мчались вскачь.
Местный сутяга Шершенев дошёл до районной прокуратуры, когда пчела ужалила его в ногу. Но прокурор сам оказался страстным пчеловодом, поэтому Шершенев грозился дойти до областного уровня.
– Ты что, по Загорской улице гулял? – так у нас в округе стали говорить, если встречали человека с распухшим глазом, носом или просто с испуганным выражением лица.
Благодаря пчёлам, во всех соседских садах уродилось много яблок и вишен. А осенью соседи принесли нам огромный янтарный ломоть печатного мёда, который мы «приговорили»