ноги,
Каких карет тревожил стук рессор!
Вздохнёшь устало: как всегда, не спится,
Весь хлад земли до лучших дней постель.
Смутит покой насмешливая птица,
Вспугнёт Морфея мошек канитель.
Присядет кто-то, башмаки снимая,
Слугой манер сермяжной простоты.
И видит Бог, тебя не понимая,
Как этот мир не понимаешь ты!
Энтропия[1]
Таиться ль от себя, себя ль в себе бояться,
Апостолом надежд над прошлым суд верша,
Когда – всего милей лихой канкан паяца
Да полупьяных дней к концу спешащих шаг?
Когда, как глыбы льда, застывшие святыни,
Слезой былых потерь их тяжкий вздох полит.
Когда перед тобой разверзся зев пустыни,
Решив – земная твердь уже не монолит…
Подняться ль до небес по холоду ступеней,
Ловя скупой мечтой, как Бальмонт, бег теней,
Плениться ль юных дев обманным песнопеньем,
Порочных юных дев, чей взор вина хмельней?
Иль обрести покой, за явь цепляясь рьяно,
Покой в краю озёр бездонной глубины,
Где не встревожит сна ни дней минувших рана,
Ни пращура портрет, молчащий со стены…
«Внушает грусть назойливость гротеска…»
Внушает грусть назойливость гротеска —
Она бессменный друг пустых идей.
Ей не по нраву культовая фреска,
Демократизм античных площадей.
Всё то, что подле: явно и незримо,
Взор устремив к былого берегам.
Ей дела нет до гордой славы Рима,
Певца презренья к варварам-врагам.
Она – дитя причуд иного века,
Иного века звёздных величин.
Ей не понять смятений человека,
Лишь для слепца, – без видимых причин…
Беспокойство
Каждодневность излома линий,
В хаос ввергнутая стезя…
Небосвод потускневший синий,
С убежденьем: так жить нельзя…
Бац – и всмятку на повороте
Бампера утомлённых фур,
Командир, обращаясь к роте,
Не из блажи чертовски хмур…
Быть в ответе – мук скрытых свойство,
Миг участия – всем родня!
Так не сделать ли беспокойство —
Главным пунктом повестки дня?
Московские мальчишки
Моим ровесникам
Засунув в полевые сумки книжки,
На дно кармана спрятав пугачи,
Шагают бесшабашные мальчишки,
Горластые, как вешние грачи.
Им всем к лицу застиранная форма,
С надраенными пряжками ремни,
И сплюнуть «по-блатному» – это норма,
И все они по-своему – кремни!
Напористая, крепкая порода
Праправнуков былинным удальцам
От плоти победителя-народа,
На радость молодым ещё отцам.
Их нянчили пропахшие бараки,
Гам коммуналок, штабелем дрова.
Воспитывали