лтой стружки.
Дед – царь этой избы и принадлежащих ей двора и подворья с огородом, амбаром и сарайчиком, стоящем на краю леса. Только вот подданных у царя: раз, два и обчелся. Бабка Паня, собака Кукла, кот Васька, пяток куриц с петухом да коза Маля с козликом Яшенькой. Но царит дедко Сано, как всамделишный самодержец: строго, величественно и мудро. Ни Кукла, ни бабка Паня, ни прочая домашняя челядь перечить ему даже не мыслят…
И вот сидит дедко Сано на лавке, ладит кадушку, песни под нос мурлычет, царственным глазом окидывая время от времени видимое хозяйство, но вот в углу в деревянной кровати среди перин начинается легкое движение, посапывание, и скоро появляется на свет Божий всклокоченная мальчишечья голова. Это просыпаюсь я. И вместе с этим рушится дедково самодержавие, потому что перечить мне не смеет даже дедко Сано.
– Что, Толюшка, проснулся? —Спрашивает он смиренным ласковым голосом.
Я не отвечаю и на всякий случай сердито соплю носом.
– Все ли ладно? —Спрашивает дед…
– Колачей хоцу…
– Это мы сейчас изладим. – Заверяет он весело. – На что у нас бабка-то? Эй, бабка! Давай сюда, парень колацей хоцет..
Бабка Паня появляется в дверях в полной растерянности.
– Так ведь, Толюшка, печь-то давно остыла… Не испечь…
– Колацей хоцу-ю!
– Да и мука только оржаная… Не станешь ись оржаных-то…
– Оржаных хоцу-ю
– Ты, бабка, не перечь, парню. Давай, затворяй калачи, а печь стружками подтопи…
Бабка Паня загружает стружками печь и начинает творить калачи…
Две пригоршни муки, яицо, молочко,..
Через полчаса калачи готовы. Они и в самом деле не привлекательны… Черны и неказисты по форме. Но дух от них исходит волшебный.
И я все-таки отодвигаю плошку с калачами.
– Не хоцу-ю колацей…
– Ладно, – кряхтит дед. – Мы сейчас вместе станем пробу снимать. Неси бабка молоко из чулана.
Он снимает фартук, и мы вместе с ним едим бабкины оржаные калачи, запивая холодным молоком…
Вкусно!
Дед уже хочет снова приняться за кадушку, но я не даю ему вернуться к любимому занятию.
– Елку хоцу! – Озвучиваю я следующее желание. —С игрушками!
– Так ведь лето на дворе, Толюшка! Елки-то бывают зимой на Новый Год! —Пытается вразумить меня дед.
– Сейчас хоцу- ю!
Дед идет на улицу, скрывается за сараем в лесочке. Через десять минут он несет вырубленную елку, сколачивает в сарайчике крестовину, и мы возвращаемся торжественно в избу.
Украшать елку не чем. В ход идут пачки из-под махорки, папирос «Север» и «Звездочка», стружка, несколько фантиков от конфет и дедовы тряпицы, которыми он перевязывает порезанные в трудовом запале пальцы, недоеденный калач. Мы ставим елку посередь избы в том самом месте, в котором с утра гостило солнышко.
Вот оно счастье: новогодняя елка в середине лета!
Печка
– Я мылся в русской печи, – говорю вам с гордостью. И это экзотическое мытье приходилось мне по нраву, хотя я и был тогда мал. Сначала в печь залезала мать, потом подавали меня. В печке на шестке стояла керосиновая лампа, чтобы хоть какой-то свет проникал в чрево ее.
Печка пахла ржаной соломой, березовым веником, каленой глиной, золой. Скоро по телу начинался струиться пот, тебя охаживали пахучим веником и мыли голову щелоком, скорехонько намыливали и отправляли назад на свет Божий. А там дед с бабкой тащили тебя на мост, в сени, где окачивали холодной водой.
И если тебе не попадало в глаза мыло, то мытье это всегда было в радость.
Мы жили на границе Вологодской и Ярославской областей. Ярославские крестьяне до революции считались помещичьими, потому и дома здесь были небольшими, бань не было. Помещики жалели, как мне думается, леса на крестьянские избы и бани.
А потому здесь безо всяких церемоний мылись в печах и старые, и малые, молодые и взрослые.
Мой отец работал директором сельской школы. Коллектив был молодежным. Молодые учительницы, приезжавшие в деревню после училищ и институтов, вынуждены были жить по квартирам в крестьянских домах. И в обязанности директора входила забота о бытовых условиях молодых специалистов.
Однажды он шел к одной старушке, чтобы посмотреть на условия быта молодой специалистки. Старушка та сидела у окна и, увидев директора, замахала призывно рукой.
Озорная была старушка. Печка у нее устьем в прихожую выходила. А из печки как раз молодуха вылезала после помывки.
Батька-то мой порог переступил, а перед ним во всей красе – распаренная специалистка.
И тот и другая так растерялись, что девица задом корчагу с углями раздавила, а отец пулей выскочил из избы и потом не знал, как на ту молодицу