горой?
– Я не за измену, Анька, дурында, я за чувства человеческие. Чувство душить нельзя, оно – как зверь в лесу. Ты его подстрелишь, оно отползет, все в крови, еле дышит, и давай раны зализывать! Залижет – и опять на тебя! Нет, тут шутки плохи. Я вот смотрю на идиоток этих, на подруг моих. Половина в могилах лежит – земля им пухом! А счастливой ни одной! Таню Бабанину помнишь, красавицу?
– Да у вас, тетя Лиза, все красавицы!
– Врешь, не все! Сонька Забегалина урод уродом, губки вот так сложит… – Смеется, показывает как. – Сложит губки, как будто у нее там сухарик спрятан, и давай лебезить! «Сю-сю, тю-тю…» А ведь лучше всех прожила!
– Почему?
– А потому что делала все правильно. На рожон не лезла. Все – тихой сапой, тихой сапой. На вторую неделю после свадьбы дураку своему изменять начала, а на людях – посмотришь: два голубя! И под ручку его, и за ручку, тьфу! Прости, Господи, меня, грешную!
– Вот сами же и плюетесь!
– И плююсь! А только голову надо иметь – на свете жить! Я Косте своему ни разу даже мысленно не изменила! Так ведь то – Костя! Ни один мужик в подметки не годился!
Асеев ждал ее на углу Никитской, как всегда. Пойти было некуда. К себе она звала не часто, там умирала сестра. Бродили под руку по заснеженным аллеям. Он не обманывался насчет себя, знал, что с ним происходит. Белые сугробы были покрыты ледяной корочкой, редкие прохожие испуганно пробегали мимо. Никто не гулял так, как они, никто не останавливался, как они, посреди холода и снега, чтобы видеть глаза друг друга.
– Посмотрите на меня, Лиза, – сказал он, – вы верите мне?
– Кому же мне верить, кроме вас? – отозвалась она и крепче прижала к себе локтем его руку.
– Лиза, наверное, это безумие: в такое время, как сейчас, делать женщине предложение?
Она ахнула и открыла рот. Он наклонился, прижался к ее рту губами. Долго не отрывался, у нее остановилось дыхание.
– Лиза, – сказал он решительно, – я вас прошу: не отказывайте мне, давайте повенчаемся.
– А ты говоришь: трудно, страшно! Ничего не трудно, если любишь! Слава тебе, Господи, сорок лет прожили.
– Не ссорились?
– Да что, я помню? Ну ссорились, какая разница? Поссорились, помирились. Главное: дышать не могли друг без друга. У меня вон писем его целая коробка! И каких писем! Кому показать – стыдно!
– Что, любовные?
– А какие же? Очень даже любовные. Мужик был – во! На большой палец!
– Как же вы Лиде сказали про предложение?
– Он сам сказал Николаю Васильевичу.
– Лидуша, – осторожно позвал Николай Васильевич, – спишь, милая?
– Коля! – Она резко села на постели – золотоголовый, кудрявый подросток с испуганными глазами. – Коля, я умру.
Николай Васильевич страдальчески сморщился.
– Брось, Лида, глупости. Скоро весна, начнешь выходить, солнышко тебя вылечит.
Она покачала головой, из огромных глаз выкатилось