можно было как следует проследить. По мере того как шло время, он чувствовал себя все более и более чужим. Наверное, надо было принять предложение Рэтбоуна, как бы оно ни было неприятно, и приехать сюда в качестве камердинера Стефана! Да, это очень уязвило бы его самолюбие, но в итоге могло бы оказаться менее болезненным, чем сидеть вот так, испытывая свою социальную неполноценность, притворяясь тем, кем он не являлся на самом деле, как будто из-за того, чтобы быть принятым в этом обществе, стоило врать! Сыщик чувствовал ярость при одной только мысли об этом, желудок у него свело спазмом, и он сидел, вытянувшись, как струна, на своем резном, с шелковым сиденьем, стуле, из-за чего у него даже заболела спина.
– Сомневаюсь, что нас пригласят, – скорбно ответила Бригитта на какое-то предложение Клауса.
– А почему же нет? – спросил тот обиженно. – Я был там, и еще поеду. Я присутствовал там всегда начиная с пятьдесят третьего года[2].
Эвелина прижала палец к губам, чтобы сдержать улыбку, широко раскрыв глаза.
– О господи! Вы действительно думаете, что это такая уж большая разница? Или мы все станем теперь personae non gratae?[3] Как это смешно, ну просто уморительно! К нам это не имеет никакого отношения.
– Именно это и имеет к нам отношение, – отрезал Рольф. – Это семья наших монархов, и все мы присутствовали, когда это случилось.
– Да никто не верит этой чертовке! – резко возразил Клаус, и его лицо сморщилось от сердитых чувств. – Она, как всегда, сказала это, желая привлечь к себе внимание любой ценой, и, возможно, хочет таким образом отомстить за то, что Фридрих бросил ее двенадцать лет назад. Безумная женщина… и всегда была такой.
Монк встрепенулся, поняв, что они говорят о Зоре и о том, какое влияние оказало на их общественную жизнь выдвинутое ею обвинение. Вот этот аспект он в своих размышлениях не учитывал, и беспокойство сидящих рядом людей показалось ему отвратительным. Однако не следовало упускать возможность извлечь из этого обстоятельства кое-какую пользу.
– Но, разумеется, все будет предано забвению, как только процесс будет закончен? – спросил он с напускным простодушием.
– Зависит от того, что скажет на суде эта негодная женщина, – кисло ответил Клаус. – Всегда найдется какой-нибудь глупец, чтобы повторять сплетни, как бы они ни были нелепы.
«Тогда зачем беспокоиться о том, что скажет некто, столь презираемый?» – подумал Монк, но не стал этого спрашивать, имея в запасе более перспективные вопросы.
– Но что такое она может сказать, чему поверил бы здравомыслящий человек? – спросил он с сочувственным видом.
– Да вам должны быть известны эти слухи! – широко раскрыв глаза и не отрывая от него взгляда, сказала Эвелина. – Ведь об этом говорят все и каждый! Она буквально обвинила принцессу Гизелу в убийстве бедняги Фридриха… Я хочу сказать, в намеренном убийстве! Как будто она была способна на это… Они же обожали друг друга! И об этом знает