Тонч (так он называл жену), я не вижу, не вижу вокруг ни черта, что бы вошло и ожило в объективе… Я слишком хорошо знаю эту, питерскую, жизнь, я слит с нею – с Невой, мостами, пивнухами, забегаловками, сыростью и тэдэ. Я не вижу себя. Мне нужно отойти далеко в сторону, чтобы увидеть себя. Мне нужен совершенно другой опыт, другие берега…»
Тоня, еще не так давно мечтавшая взлететь на гору мужниной славы, начала смутно догадываться: чем к захватывающим дух полетам, ей лучше готовиться к «прыжкам с мостов». Она уже не так усиленно искала логику в поступках мужа, замечая в нем определенную странность, ранее принятую за одержимость гения. «Ты просто не веришь в свой талант», – убеждала его Тоня, хотя, по правде, и ее вера в талант мужа заметно пошатнулась.
«Что ж, в конце концов, Америка – не самый худший вариант, лучше, чем Израиль», – успокаивала она себя. Почему-то была уверена, что рано или поздно Осипа все равно куда-то понесет. Даже опасалась, что верх возьмет его глубоко спрятанное, до сих пор не нашедшее своего выражения еврейство, и «прыжок с очередного моста» произойдет не по художественным, а сионистским мотивам.
Осипом тогда овладела такая решимость и непреклонность эмигрировать, что когда в американском посольстве возникли бюрократические проволочки с документами родителей и старшего брата, он махнул рукой на семейные привязанности и, не дожидаясь развязки, купил два билета на Нью-Йорк. (Его родные так и остались в Питере, потом они уехали в Израиль.)
Осип планировал в скором времени перебраться из Нью-Йорка в Калифорнию, поближе к Голливуду, и наверняка бы переехал, не повстречай на одном из нью-йоркских фестивалей известного режиссера Славу Цукермана.
– Нью-Йорк – самый благодатный для кино город в мире, – говорил Цукерман, через несколько дней после фестиваля пригласив Осипа к себе в гости. – Здесь люди открыты больше, чем в любом другом городе Америки, и не такие жлобы. В этом городе острее чувствуется тоска по прекрасному. Как петербуржец, вы понимаете, что я имею в виду. Мне иногда кажется, что, возникни у людей потребность в новой Библии, она будет написана только в Нью-Йорке, и кино исполнит ту роль, что когда-то выполнила библейская притча…
Было интересно слушать этого режиссера, еврея «русского душой», так проникновенно влюбленного в Нью-Йорк. Художественная натура Осипа отозвалась, струна зазвенела, в словах Цукермана он находил подтверждение тому, что поступил правильно, уехав из России.
– Одна вот только беда, молодой человек: чтобы понять эту чертову американскую жизнь, нужно хорошенько попотеть здесь душой, потереться, что говорится, боками об этот колючий кустарник, понюхать эти великолепные помойки столицы мира. Что у вас за плечами? Какой жизненный опыт? Незаконченный институт, армия, женитьба, год работы на студии документальных фильмов. Наверное, еще и плохие оценки в институте, прогулы, пьянки с друзьями… – Цукерман на миг умолк, словно представил себе чашу весов с жизненным опытом Осипа. – Н-да,