шепчет самшит
той шелковице в углу.
Сладко трезвонят ночные сверчки,
стол, табуретка, кровать,
я не спеша водружаю очки,
чтобы их зарифмовать.
В жизни случается много всего,
жизнь нас берёт в оборот,
и поплавка осторожный кивок
сладок – аж сердце замрёт.
Сердце замрёт. Восхитится душа.
Эти минуты – легки.
Я надеваю очки не спеша
в предощущенье строки.
Стихли машины на Боткинской-стрит,
и за окном, боже мой,
гаснет с шипением метеорит
чуть ли не в бухте самой…
Мир лишён совершенства
Интуиция ум не заменит, однако,
и бессильны, поверь мне, скулёж и нытьё:
раз не может хозяина бросить собака,
то и верить не может, что бросят её.
Ты не вой на луну, остроухая псина,
не бросайся вослед непонятно за кем,
не вернётся хозяин твой из магазина,
потому что последний давно на замке.
Ты пополнишь ряды своих братьев бродячих,
жёлтый взгляд твой наполнят Селены лучи,
и не раз перекрестятся люди на дачах,
если вой твой услышат в кромешной ночи.
Что случилось? За что? Где хозяина запах?
Вход служебный всё знает, но, тёмный, таит,
и сидишь обречённо на задних ты лапах,
и вопрос, как слеза, в твоём взгляде стоит.
Интуиция ум не заменит. Инстинкты
посильней их обоих. Проснулись – владей!
Диск луны золотой так похож на пластинку,
на которой записаны песни людей.
Их любил твой хозяин. Любил тебя тоже.
Даже клялся, что любит сильнее всего.
Почему-то мороз пробегает по коже,
если думаю я о поступке его.
Окна гаснут. Темно. Ни намёка. Ни знака,
Лишь мелькнул, словно искорка, метеорит.
Интуиция ум не заменит. Однако
мир лишён совершенства, – она говорит.
Балаклава-2
Асфоделий бенгальские вспышки,
за холмами даль неба бела,
балаклавские помнят мальчишки
субмарин у причалов тела.
Ах, о чем я? Когда это было?
Повзрослели. Хлебнули забот.
Но душа до сих пор не забыла
городок засекреченный тот[1].
Не найти его было на карте
на обычной, уж не обессудь, —
это нынче в туристском азарте
на торпеды те можно взглянуть…
Век сменил декорации споро,
новым веяньям не прекословь,
и Куприн проницательным взором
смотрит, щурясь, на яркую новь.
Генуэзская крепость на взгорье,
во дворах затенённых сирень,
и огромное Чёрное море
возле бухты вздыхает весь день.
Пыль веков на булыжниках дремлет.
Сохнут сети. Торгуют в лотке.
И какою-то тайною древней
всё пропитано здесь в городке.
Знойным солнцем залиты отроги,
пахнет мёдом,