какой необходим для выезда в свет, не меняло дела: уж таковы условности, на которых зиждется общественная жизнь Англии. К тому же миссис Квест вполне разумно полагала, что, если бы она удачнее вышла замуж или если бы они успешнее повели хозяйство, можно было бы договориться с преуспевающей родней и устроить «выезд в свет» для Марты. Таким образом, сколько Марта ни попрекала мать за снобизм, та и ухом не вела: невозмутимо обдергивала на Марте детские платьица, так что девушка съеживалась от раздражения, и несколько смущенно бормотала:
– О господи, ты стала совсем точно голубь-зобач!
Как-то раз миссис ван Ренсберг, присутствовавшая при такой сцене, мягко заметила:
– Но, миссис Квест, у Марты прелестная фигурка, почему вы хотите, чтоб она это скрывала?
Дело было, однако, вовсе не в фигуре Марты, а в социальных условностях; и если миссис ван Ренсберг могла сказать мужу, что миссис Квест делает все, чтобы превратить Марту в «дикарку», то сказать это самой миссис Квест она не могла.
В тот день долго сдерживаемое тайное возмущение прорвалось наконец наружу. Встав перед зеркалом, Марта взяла ножницы и отрезала лиф от юбки. Только было она принялась укладывать материю складками – такая юбка была у Марни, – как дверь отворилась и вошел ее отец. Он остановился и смущенно посмотрел на дочь, оголенную до пояса, в коротеньких розовых трусиках; но смущение это вызвало в нем двоякое чувство: ведь если Марта еще ребенок, то можно смотреть на нее и когда она раздета. Он сказал раздраженно: «Что ты тут делаешь?» – и направился к длинному шкафу возле кровати; шкаф этот составляли семь ящиков из-под бензина, поставленных один на другой. Они были окрашены в темно-зеленый цвет, а сверху прикрыты полинялой ситцевой занавеской. Шкаф был до отказа набит пузырьками с лекарствами, так что от малейшего прикосновения мог произойти обвал. Отец сказал ворчливо:
– Попробую-ка я эту новую штуку: что-то у меня желудок капризничает. – И принялся искать нужный ему пузырек. Он по очереди подносил их к окну и смотрел на свет. Тут взгляд его упал на Марту, и он заметил: – Мать не поблагодарит тебя за то, что ты кромсаешь платья, которые она тебе шьет.
– Но, папа, почему я должна носить платья для десятилетнего ребенка? – вызывающе спросила она.
– Да ты и есть еще ребенок, – возразил он с видом человека, оскорбленного в своих лучших чувствах. – И зачем только ты все время ссоришься с матерью?
Тут дверь опять с силой распахнулась, стукнув о стенку, и в комнату вошла миссис Квест.
– Почему ты убежала, Марта? – обратилась она к дочери. – Они как раз хотели рассказать тебе про Стефани. Это, право, невежливо с твоей стороны… – Она замолчала, уставившись на дочь, и наконец произнесла: – Ты что это делаешь?
– Больше я такие платья носить не намерена, – заявила Марта; она старалась говорить спокойно, однако тон у нее был, как всегда, обиженный и вызывающий.
– Но, дорогая моя,