и мог причислить себя к Братьям Общества, ни за что не смог бы обратиться ни к одному из теософов, пока сам сознательно не начал испытывать в своей же личности эту самую тайну, которая есть непреклонный закон, благодаря чему человек поднимается на несколько уровней от состояния животного к вещей славе Божьей. Быстрота, с которой он это делает – разная для каждой живой души; и несчастные, крепко обнимающие своего первого надсмотрщика, нищету, избраны продвигаться медленно путем монотонного изнуряющего труда, который, может быть, даст им несчетное количество чувственных физических жизней – приятных или болезненных, но всегда любимых, потому что они ощущаемы самыми низшими чувствами. Теософ, стремящийся заняться оккультизмом, собственными руками принимает от Природы некоторые привилегии, поскольку очень хочет этого, и вскоре обнаруживает, что впечатления и опыт осваиваются им с удвоенной скоростью. Тогда он осознаёт, что находится под новым для него и более быстрым законом развития, и он усваивает полученные им уроки.
Однако, осознав это, он делает еще одно открытие. Он понимает, что становится достаточно мудрым человеком, чтобы творить добро, при этом не опасаясь нанести неизмеримый вред. Очень высоко развитый адепт в жизни может решительно браться за трудное дело и благодаря великим силам интуиции узнавать, кого он может освободить от боли, а кого следует оставить в грязи, которая есть для них лучший учитель. Сами же бедные и несчастные скажут любому, кто способен добиться их доверия, какие катастрофические ошибки совершены теми, кто происходит из другого класса и стараются помочь им. Доброта и мягкое обхождение порой пробуждает самые худшие качества в мужчине или женщине, которые вели в известной степени приличную жизнь, когда на них обрушивались горе и отчаяние. Пусть же Милосердный Христос простит нас за такое мнение о человеческих существах, обо всех, кто есть часть нас же самих, согласно закону человеческого братства, которое невозможно разрушить. Но эти слова – правда. Никто из нас не знает той тьмы, что таится в глубинах наших натур, пока какое-нибудь необычное и незнакомое впечатление не поднимет эту сущность к действию. Так происходит и с остальными, кто кажется более несчастным, чем мы сами.
Как только он начинает понимать, что другом и учителем может быть боль, теософ в ужасе останавливается перед загадочной проблемой человеческой жизни, и несмотря на то, что он долго совершал добрые поступки, беды могут сделать их неправильными, пока он сам не достигнет величайшей силы и знания. Невежда, совершающий хорошие поступки, может стать жизнегубителем, как и все те, кто слеп в своей любви к благодеянию, и это нельзя не признать. В этом смысле ответ на вопрос относительно отсутствия у теософов жизни, подобной жизни Христа, заключается в том, что, вероятно, еще никто не был достаточно крепок, чтобы вести подобную жизнь, и такой совершенно верный ответ закрывает весь этот вопрос. Ибо это не отсутствие духа самопожертвования или преданности