нас в сегодняшний день.
Памятный полёт
Недавно по семейным обстоятельствам мне пришлось изменить своему осёдлому образу жизни и лететь по одному из внутрироссийских маршрутов. Моим соседом в авиалайнере оказался молодой человек с забинтованной головой и повреждённой, по-видимому, ногой, так как в руках у него был костыль. Устроившись в комфортабельном авиационном кресле, я поинтересовался у него, где его так “поцарапало”, как на войне. Но мой попутчик оказался неразговорчивым и на мой вопрос только угрюмо заметил, что давно было бы уместным забыть это “как”, намекая на то, что он ранения получил в результате какого-то вооружённого конфликта.
Через пару минут после взлёта земля в иллюминаторе уже скрылась за плотной пеленой белесых облаков и сосредоточить внимание в полёте стало решительно не на чем. Учитывая настроение моего соседа, я не пытался больше завязать разговор и полностью отдался своим непроизвольно набегающим мыслям. Вид покалеченного попутчика оживил в памяти эпизоды из моей далёкой молодости, когда вот так же, с забинтованной головой мне пришлось мыкаться по путям-дорогам, правда – фронтовым.
Шёл март 1943 года. Предпринятое в начале года наступление на центральных фронтах начинало уже выдыхаться. Немец огрызался и контратаковал. Было много раненых. Армейские и фронтовые госпитали, не успев полностью перебазироваться на новое место, мгновенно заполнялись пациентами ещё до прибытия основного медперсонала.
Именно в такой госпиталь, развёрнутый наспех в здании какого-то бывшего учебного заведения в центре Курска, привезли одной из первых нашу группу раненых. Поместили нас на первом этаже, что оказалось очень неудобным, так как завтраки и обеды, которые пока немногочисленный персонал начинал разносить с верхних этажей, доходили до нас с опозданием в несколько часов, а к тому времени, когда нам приносили ужин, мы вообще уже спали, и “сердобольные” санитарки “стеснялись” нас будить.
Уловив эту особенность и пользуясь преимуществом “ходячего”, – а ранение у меня было в нижнюю челюсть, – я решил перебраться повыше этажом, благо никакой регистрации мы не проходили, никто нас не осматривал, не перевязывал, не лечил. Но не тут-то было! Во всех помещениях раненые лежали на полу на соломе, покрытой плащ-палатками, так плотно, что пристроиться где-нибудь не было никакой возможности. Я уже обошёл не один этаж по полутёмным коридорам, еле-еле освещённым с приближением ночи чадящими коптилками, но так и не мог найти себе пристанище. Наконец, уже теряя всякую надежду, я заглянул в очередную дверь и увидел в комнате, кроме плотно лежащих на полу тел в серо-рыжих шинелях, сливающихся в однородную массу, кое-где нарушаемую белыми повязками с кровавыми подтёками, женщину в белом халате, которая что-то писала при свете коптилки за приютившимся у окна небольшим столиком. Кончив писать, она подняла голову и спросила: “Больше никого нет, всех записала?”
– Нет, я –