ребенок, который после этих семи лет – постучался. Борис, если Вы меня из-за него разлюбите, я не буду жалеть. Я поступила правильно, я не помешала верстаку жизни (совсем гётевское наблюдение и определение и даже форма, – только Гёте бы вместо жизнь сказал природа. О «Детстве Люверс» – потом), я не воткнула палки в спицы колеса судьбы. Это единственное, что я чту. Да, Борис, и будь этот ребенок у меня от первого прох<одимца>, он все-таки был бы, п. ч. он захотел через меня быть. Да, Борис.
Впрочем, Вы мудры и добры, – зачем всё это? Горечи моей Вы не сможете не прочесть уже с первой буквы февраля. Ни о радости, ни о горечи я говорить не буду, – <оборвано>
А если это будет дочка – значит, сын впереди.
Я назову его Борисом и этим втяну Вас в круг.
Борис, я закончила большую вещь – I часть трилогии «Тезей»: Ариадна. Приступаю ко второй. В «Современных Записках» (XXI кн.) есть моя проза, из советских записей, – достаньте и прочтите. Часть сказки «Мо́лодец» уже отпечатана, выйдет к Рождеству, пришлю. (Здесь очень неисправные типографии) <оборвано>
Письмо 26a
<ок. 14 февраля 1925 г.>
Цветаева – Пастернаку
Дорогой Борис,
1го февраля, в воскресенье, в полдень родился мой сын Георгий. Борисом он был 9 месяцев во мне и 10 дней на свете но желание С. (не треб<ованье>) было назвать его Георгием – и я уступила. И после этого – облегчение. Знаете, какое чувство во мне работало? Смута, некая внутренняя неловкость: Вас, Любовь, вводить в семью: приручать дикого зверя – Любовь, обезвреживать барса (Барсик, так было – было бы! – уменьшительное). Ясно и просто: назови я его Борисом, я бы навеки простилась с Будущим: Вами, Борис, и сыном от Вас. Та́к, назвав этого Георгий, я сохр<аняю> права на Бориса, то есть на Вас и – Борюшка, это не безумие, я просто чутко слушаю себя, Вас и Будущее.
Георгий – моя дань долгу, преданности, доблести и Добровольчеству, это тоже я, не отрекаюсь. Но не Ваша я. Ваша я – в Борисе.
Борис, все эти годы живу с Вами, с Вашей душою, как Вы – с туй карточкой, Вы мой воздух и мой вечерний возврат к себе. Иногда Вы во мне стихаете, когда я стихаю в себе. Но чуть стих или дуновение иных земель – Ваше имя, Ваше лицо, Ваш стих. Жила эту зиму «Детством Люверс», изумительной книгой. (Да, книга, несмотря на, кажется, 70 страниц.) Многое, по поводу нее, записала, м.б. напишу.
Если бы я умерла, я бы Ваши письма и книги взяла с собой в огонь (в Праге есть крематорий) – уже было завещано Але – чтобы вместе сгореть – как в скитах! Но – уцелела: чудом, всё произошло неожиданно, в деревне и почти без врачебной помощи. Третий день как встала. Мальчик хороший, с прелестными чертами, по всем отзывам и моему чутью – в меня. – Сколько писем за эту зиму! Не отослала ни одного, – все равно Вы их читали! Да все их, как всю себя, могу стисн<уть> в одно слово <оборвано>
Продолжение
Борюшка, я еще никогда никому из любимых не говорила ты, – разве в шутку, от неловкости и явности внезапных пустот – я вся на Вы, а вот с Вами, с тобой – это ты неудержимо рвется, мой большой брат!
Борис, я два года, я больше