Вдруг я не хочу говорить ни с кем из вас?
Эллиот молчал. Молчал долго, и от продолжительной паузы Макс начал дергаться.
– Нет, Макс, вам очень хочется говорить с нами, – наконец сказал Эллиот. – Вы здесь не просто так. Вы согласились на лечение в нашем центре, потому что в глубине души вам хочется стать лучше. У вас неоднократно мелькала мысль убраться отсюда, но вы этого не сделали. И не сделаете, потому что Картер воспринял бы ваше возвращение как плевок в лицо. Вы не злодей, Макс. Вы не хотите доставлять людям неприятности. Особенно Картеру. Вы находитесь здесь, потому что, опять-таки в глубине души, вы знаете: этот центр – ваш последний шанс, последняя надежда избавиться от кокаинового рабства, освободиться от всех тягот, которые изо дня в день давили на вас, мешая стать по-настоящему счастливым.
Макс уперся подбородком в грудь. Он выдыхал воздух, содрогаясь всем телом. Он тер лицо, скрывая подступившие слезы.
– Только не делайте вид, что вы знаете меня как облупленного, – пробормотал он.
Эллиот лишь усмехнулся и вздохнул:
– Завтра у вас встреча с Тейтом Муром.
Макс встрепенулся. Кажется, где-то он уже слышал такое имя в сочетании с такой фамилией.
– Кто он такой? – на всякий случай спросил Макс.
– Один наш стажер. Кстати, великолепный психотерапевт. И не только. Трижды в неделю он проводит занятия в художественном классе.
Макс выпучил глаза:
– Художественный класс?
Шикарно. Эллиот отдаст его на растерзание какому-то придурку, обожающему Ренуара. А от слов «абстрактное искусство» его, конечно же, воротит и он начинает брызгать слюной. Макс не имел ничего против Ренуара и все же…
– Я не настаиваю, – пояснил Эллиот. – Можете попробовать себя в чем-нибудь другом. Но я хочу, чтобы вы стали активным участником процесса. Вам как воздух необходимо общение и самовыражение. И потом, насколько помню, в вашей анкете написано, что вы любите работать с красками.
Макс пожал плечами:
– Это Картер написал. Вспомнил старое. Я давно не возился с красками. Мальчишкой красил машины. Бывало, что и стены нью-йоркских домов разрисовывал. Не всем это нравилось. Отец любил хвастануть, что его отпрыск способен в одиночку разрисовать весь Манхэттен…
Слова застряли у него в горле.
Эллиот осторожно коснулся его плеча:
– Нарисуйте то, чего не можете сказать.
Макс недовольно сощурился. Не нужны ему эти дружеские жесты.
– А если не нарисую?
Эллиот выпрямился:
– Тогда вам не видать спортзала.
Психотерапевт повернулся, собравшись уйти.
– Но вы же говорили… Док, вы же слово давали, черт побери!
– Я от него не отказываюсь. Позанимаетесь пару недель с Тейтом, перестанете отмалчиваться на групповых сеансах, и милости прошу в спортзал. Ну как, согласны?
Макс уткнулся затылком в подушку. Можно по-детски надувать губки и капризничать, но выбор у него не велик.
– Согласен.