вещество, самое непрочное, что создал Космос. Зачем Космосу совершать глупости, ему было неизвестно. Но главное он понимал: Космос вправе делать все, что ему заблагорассудится…
Неожиданно он испытал сильнейшее влечение к Космосу, конечно, по человеческой аналогии влечение. К Космосу, находящемуся именно в материнском лоне. Это подтвердило ему, что он зарожден быть мужчиной. В тысяча триста пятьдесят второй клетке эмбрион остро почувствовал свою принадлежность к той человеческой особи, что призвана не Космос в себе носить, а бессмысленно пытаться тот Космос оплодотворить.
«Значит, я буду не Матерью, а Отцом», – подумал он, сделав вывод именно с большой буквы, будучи уже в своем ничтожном количестве высокомерным, так как осознал собственную мизерную миссию бездарно – не понял, что придется всего лишь тыркаться крошечной ракетой в бесконечную Вселенную.
Десять минут.
Двести ударов…
«ОНА – главнее», – сделал неутешительный вывод он.
В это время на внутренней стороне ее черепа, словно в кино, вновь спроектировался образ целинника Северцева, с очень тонкими для тракториста пальцами, которые столь виртуозно владели инструментом женского тела, что частенько она в самые ответственные моменты ночи вскрикивала:
– Рихтер мой! – А бывало: – Ван Клиберн!
Он отвечал:
– На тебе клавиш больше, чем на рояле! Ты вся – одна клавиша!
И нажимал розовой подушечкой пальца в какую-нибудь складочку ее тела. Она отзывалась в ответ очень уверенной нотой сладострастия.
А наутро в коммунальной кухне соседка Катя, обладательница слоновьих ног, жаря на сковороде что-то вонючее, с сарказмом вопрошала:
– Опять, сладенькая, ночью радиом заслушивалась?
– Я – не сладенькая, – улыбалась она довольно. – Я – кисленькая.
– Это тебе Рихтер поведал? – уточняла простоволосая Катя, потерявшая своего пианиста на войне и забывшая, что она инструмент, вовсе.
– Не Рихтер.
– Кто же?
– Да уж знаю – кто.
– Откуда?
– От верблюда!
– Плюнул, что ли, в тебя в зоопарке верблюд-то?
– А у тебя там все мхом заросло! – нашлась она.
– Уж лучше мхом, – не унималась Катя, заливая полежалый ветчинный жир взбитым яйцом. – Уж лучше мхом, чем народная тропа. Гы-ы!..
Она была тем утром слишком счастлива, чтобы всерьез затрачивать нервную систему на дуру соседку, от которой всегда пахло мышами. Она и сама в то утро дура, так как целинник сыграл на ней за ночь пять симфонических концертов и несколько виртуозных скрипичных соло.
– Паганини! – проникновенно проговорила она.
– Чего?
– Через плечо! – уточнила и, забрав заварочный чайник, гордо удалилась в свою комнату.
Дожаривая яичницу, Слоновая Катя пыталась понять – кто погнил и где. Ворочала даже носом во все стороны, стараясь учуять инородный запах… Яичница дожарилась, и вдова солдата позавтракала с аппетитом, чувствуя