убить насмерть. Но лоб у кандидата наук оказался крепок, как горная порода. От удара чугунной ручкой он лишь отлетел, опрокинувшись на спину, и, бешено вращая глазами, сидел на полу, будто пьяный.
– Поглядели? – поинтересовалась она.
– Да-да, конечно, – пробубнил в ответ глупость сосед.
– Буду молчать, – предложила она. – Буду молчать, если обещаете впредь натирать полы и прочищать засоры самостоятельно!
– Конечно, Юленька, конечно!..
Он неловко поднялся с полу, еще не совсем соображая, что произошло.
– Брюки постирайте! – посоветовала она. – А лучше выкиньте!
Здесь Се-Се пришел в себя окончательно, мигом осознал произошедшее, покраснел даже внутренностями и большими скачками запрыгал к себе в комнату.
– И женщину себе найдите, – прошептала Юлька напоследок.
Здесь открылась третья комната, из которой в старой ситцевой ночнушке выперлась Слоновая Катька, желающая посетить уборную.
Увидав голую Юльку, скривилась и прошамкала беззубым ртом:
– Ишь, рассупонилась вся! Развратница!..
Она лишь улыбнулась в ответ и закрыла за собой дверь.
Слоновая Катька просидела в отхожем месте более часа.
Она вспоминала свою жизнь, себя в двадцать три и сознавала, что тогда была такой же красивой, как Юлька, может еще прекрасней, но отцвела почти бесполезно, узнав только про одного мужика, и не оставил цветок ее молодости даже почечки. Пустоцвет… Она легонько всплакнула в нелегких думках о собственных похоронах, решила, что на крайность ее райсобес закопает, а если все выйдет ладно, то соседка похоронит. Юлька, она добрая, хоть и непутевая…
Этот день был революционным для нее во всех отношениях. Во-первых, кто-то решил, что она должна стать матерью, и Юлька безропотно с тем согласилась, да еще и огромное счастье вошло в ее организм вместе с чьим-то волевым решением. Во-вторых, закончилась депрессивная связь с капитаном Антоновым. Она была в этом уверена…
В тот же вечер, когда Слоновая Катя размышляла о своей неизменной кончине, гэбэшник явился к Юльке, ощущая потребность к совокуплению, являющуюся следствием какой-то странной любви, болезненной, мучительной в своей сладости.
Дверь она ему открыла и даже впустила, уверенная и радостная, что сегодня все объяснит Платону, а он должен понять.
– Сделай аборт, – почти приказал капитан.
– И не подумаю, – ответила она, впрочем, совсем без агрессии.
– Дело твое.
Антонов привычно протянул руку к ее животу, но она отшатнулась.
– Я сказала – все!
– Что – все? – не понял он.
– Я собираюсь рожать от Северцева. Ты, пожалуйста, больше сюда не приходи…
– Такого человека нет, – начал злиться капитан.
– Хорошо, Криницина…
– И такого не существует. Бродячей собакой закопан в землю, даже без таблички!
– Мне все равно. Ты сюда не ходи!..
Антонов, прыгнув неожиданно зверем, вновь попытался поймать ее, но она