Но когда прибыли в Реймс, оказалось, что их там полно.
– И командиры ничего не говорили?
– А что тут скажешь? Собаки – они ведь сами по себе. Не знаю, может, они по ночам рыскали по помойкам или люди подкидывали им остатки еды. Наверное, и так и этак. Во всяком случае, с ними хлопот не было.
– А потом вас отправили на фронт?
– Полгода я работал на поставках продовольствия. На передовой мы не были, но порой случалось оказаться довольно близко, и до нас долетали снаряды.
– Пес всегда был с вами?
– Всегда.
– Это необычно.
– А он и есть необычный. Даже там, где война все подчистила, он умудрялся найти себе пропитание. Притом что сержанты и капралы бдили. Для большинства собак добром такое не кончалось. По ним буквально стреляли в упор, потому что они таскали провиант из запасов. Не знаю, где вам довелось воевать, но вы, должно быть, сами видели, как это бывало.
В окопных разговорах порой случалось позабыть про субординацию. Как во время карточной игры, когда дорожный рабочий общается с нотариусом, и это никого не смущает. Здесь, в камере, следователь оставался следователем, он старательно вел протокол, но в самом допросе было что-то от дружеской беседы, когда близость смерти сглаживает различия.
– Я в основном воевал вместе с англичанами на Сомме, – сказал следователь.
– И что, там были собаки?
– Несколько. Кстати, когда мне поручили ваше дело, я тотчас вспомнил о некоторых солдатах, они были так привязаны к своим псам, что могли выносить тяготы войны лишь благодаря их присутствию. В конце концов они стали воспринимать их как боевых товарищей, как свое второе «я». И уж если начистоту, то, несмотря на ваши провокационные высказывания, я намерен написать рапорт именно в таком ключе. Ведь, по сути, вы с вашим псом были товарищами по оружию. Если повернуть дело таким образом, я уверен, вас простят.
Морлак вскочил и резко отшвырнул сигарету к дальней стене камеры. Вид у него был разъяренный. Война, лишившая его способности выражать радость или удовольствие, явно усилила стремление выплеснуть гнев и даже ненависть. Для Лантье подобные реакции фронтовиков были не внове, но в данном случае для него этот взрыв стал совершенной неожиданностью, тем более что он не понимал, в чем дело.
– Я не хочу, чтобы вы писали об этом, понятно?! – выкрикнул Морлак. – Просто это неправда. Я под таким не подпишусь!
– Спокойно! Что это на вас нашло? – недовольно выдохнул следователь.
– Я сделал то, что сделал, вовсе не потому, что люблю своего пса. Даже наоборот.
– Вы его не любите?
– Да при чем тут люблю или нет. Говорю же вам, что не из-за пса это сделал.
– Тогда из-за кого?
– Из-за кого? Из-за вас, ну, для начальников, политиков, для спекулянтов, наживающихся на войне. Из-за всех кретинов, которые следуют за ними, из-за тех, кто посылает других на войну, а также тех, кто идет туда сам. Я сделал это из-за тех, кто верит во всю эту чушь: героизм! храбрость! патриотизм!..
Морлак вскочил. Простыня