и высокие чёрные тюбетейки.
Русских не видно.
Во времена Союза их тут было много, как в Алма-Ате или Риге. В начале девяностых началась гражданская война, исламисты стали теснить неверных, потекла кровь, и почти все русские уехали. Остались те, кто взял оружие или положился на покров семьи, как Ира, жена Азима, – так Фёдор говорил.
Там, где многоэтажные дома не закрывали вид, на горизонте громоздились горы: на севере – Гиссарский хребет с сияющим снежным гребнем, на востоке и юге – Каратегин и, кажется, Бабатаг. Только на западе горизонт был открыт во весь разбег пространства.
По газонам, вереща, скакали желтоклювые индийские скворцы-майна, задиристые, точно воробьи.
На фонарных столбах и стенах домов были расклеены объявления: разыскиваются пропавшие девочки. На фотографиях – школьницы. Нарядные кофточки, чёрные косички. Текст кириллицей на таджикском – Назархудо перевёл.
Объявлений много. Фотографии – разные.
Вскоре вышли к ограде, за которой улетал в синеву неба флагшток размером с телебашню. В вышине вяло колыхалось от вздохов ангелов гигантское полотнище таджикского флага.
Назархудо, задрав грачиный нос, пояснил: самый большой флаг в мире – тридцать на шестьдесят метров. Определённо он находил в этом повод для маленькой спеси.
На ограде – снова объявления. Теперь разыскивали мальчиков.
Назархудо указал на длинное здание с трёхарочным портиком – Национальный музей.
Зашли, словно в грот, – кругом прохлада и камень.
Фёдор отправил в окошко кассы несколько местных купюр – за себя, за меня, за Назархудо. Я всё ещё не поменял рубли и захребетничал.
Людей немного, пространства навалом – экспонатов явно не хватает, чтобы занять его целиком. Часть залов закрыты, видимо пустуют.
Хороши представители фауны: мех, где надо, распушён, где надо – лоснится, перья топорщатся и сияют – чучельники поработали на славу.
Есть древние камни, керамика, бронза. Поковки железного века.
Огромный Будда прилёг в покое на очередную тысячу лет.
Назархудо настойчиво приглашал наверх – осмотреть экспозицию по новейшей истории. «Пластмассовый век», – неловко пошутил я. Но Фёдор упёрся – назойливый патриотизм Назархудо, кажется, его допёк.
И это понятно: борьба за культуру губит культуру, борьба за любовь убивает любовь. Мой бедный брат испил из чаши и возненавидел женский род. А за одно – меня. За то, что предпочли ему.
Поблагодарили за экскурсию и развернулись к выходу.
На улице коротко простились.
Назархудо, похоже, был раздосадован: невероятная бестактность – гости отказались засвидетельствовать выдающиеся заслуги Эмомали Рахмона. Но мы их и не оспаривали, Боже упаси.
До дома добрались без приключений. На вопросы нам отвечали по-русски. Девушки и женщины не прятали лиц.
Глеб, Вася и Сергей уже сидели за столом. Допивали чай с душистым таджикским лимоном – жёлто-оранжевым, тонкошкурым, сочным