меня о пощаде? Разве могу я обидеть человека, впустившего меня на порог дома своего в столь поздний час? Я – сын Римской Империи и своего высокочтимого отца говорю тебе, что пришёл не ради убийства или иного злодеяния! Подымись с колен, и выпьем по кубку в знак взаимопонимания!
Вскочив с колен, Валентин принялся судорожно лепетать:
– П-прости меня, Квинт, за то, что усомнился в чести Имперского Легионера. Славься, мощь Римской империи! Ave Caesar! – Лекарь придвинул кулак правой руки к своей груди, а затем выкинул её вперёд и вверх, раскрыв ладонь.
– Ave Caesar! – громогласно повторил принцип и сделал тот же жест, что и Валентин.
Подняв брошенный им ранее кубок, теперь уже по воле злого рока почти пустой, Валентин во второй раз наполнил его вином, и поставил на стол. Квинт одобрительно кивнул и подошёл к столу, протянул руку к одному из кубков и, взяв его, придвинул ближе к себе.
Валентин всё ещё с некоторым беспокойством смотрел на легионера и на его спутницу, ибо ощущение какой-то скрытой от его ушей недосказанности всё ещё витало в воздухе. И, как это, видимо было угодно богам, беспокойство беспричинным не было.
На глазах у изумлённого Валентина Квинт Цецилий схватил второй из кубков и передал его своей спутнице, так же подошедшей к столу, после чего, взглянув на застывшего в изумлении лекаря, спросил:
– Отчего же ты не наполняешь кубок и для себя, святой отец?
Валентин поначалу даже и не понял, что действительно смутило его в этой щекотливой ситуации. Воспитанный в лучших традициях своих давно усопших предков, он и помыслить не мог, что благородный гражданин посмеет одобрить поглощение женщиной вина наравне с мужчинами, тем более за одним с ними столом. Это просто не укладывалось в голове добропорядочного лекаря.
«Дожили! Сейчас они меняют полностью устои гражданского общества, а завтра… Что будет завтра? Куда катится Рим?» – думал Валентин, нагнувшись за третьим кубком, стоящим на полу.
В процессе наполнения кубка вином лекаря внезапно прошиб озноб… Он снова и снова воспроизводил в памяти услышанную от легионера фразу и одна её малая часть, отчаянно врезавшаяся в разум бедного Валентина, не давала ему покоя… «святой отец…», – думал он, – «Святой отец… Он назвал меня Святой Отец…. Почему? Неужели я так похож на этих христианских священников? Неужели я настолько стар и неповоротлив, чтобы меня таковым считали?», – кубок был наполнен, и лекарь повернулся к гостям.
– Святой Отец! За нас, граждан Рима! – Квинт вскинул кубок высоко над головой и приложил его к губам, делая звучные большие глотки разгоняющего кровь напитка.
– За нас! – крикнул Валентин, и сделал пару глотков.
Спутница легионера к вину не притронулась.
«Хвала богам! Она не пьёт!», – радостно подумал Валентин.
– Святой Отец… – начал говорить Квинт.
– Я прошу простить меня, принцип, но я не понимаю, почему ты называешь меня