руки он запомнил навсегда. А как же иначе, ведь они всегда были рядом, всегда на уровне глаз. И когда быстро и торопливо переодевали его, и когда давали ему поесть, и когда в редкие минуты умиротворения теребили за худые щёчки.
Он помнил досконально каждую деталь. Припухлость пальцев, короткие и неровно подрезанные, а кое-где и обгрызенные ногти, мелкие царапины и точки на ладонях, не исчезавшие никогда, отчего казалось, что они жили там своей жизнью, время от времени перемещаясь с места на место.
Но главным в её руках было, конечно, движение.
Руки двигались. И двигались постоянно. Мяли и дёргали края джинсовой куртки – а он не помнил другой одежды, теребили молнию, оправляли рукава, вновь дёргали край, и сжимались, и разжимались. То отчаянно, то бессильно. Иногда просто лежали, утомлённые собственным мельтешением. В эти минуты Майкл знал, что маму не стоит ни звать, ни толкать. Она всё равно не услышит.
Став взрослым, он много лет не мог привыкнуть к тому, что у женщин могут быть другие руки. Ухоженные пальцы и спокойствие и нега кистей удивляли и настораживали, и Майклу казалось, что это ненадолго и они вот-вот припухнут, покроются цыпками и беспокойно задвигаются.
А следом нахлынут воспоминания, которых он хотел бы избежать.
Он рос медленно и неохотно. Худое, не знавшее нормального питания и сна тельце вяло реагировало на необходимость выполнения поставленной природой задачи – расти и крепнуть, глаза, тёмно-синие, почти чёрные, никак не могли показать подаренный природой цвет и, словно стыдясь собственной неопределённости, прятались за прямыми и будто выцветшими длинными ресницами. Спутанные неухоженные волосы спадали беспорядочными кудрями на тощую, часто откровенно немытую шею, ноги и руки были худыми той самой худобой, которую принято считать болезненной, а лёгкая от природы походка делала весь его облик окончательно невесомым.
Правда, матери не было никакого дела до его физического состояния. Более того, она его почти не замечала. Давно избравшая бродячий образ жизни, она думала только об одном.
Как и где достать очередную дозу.
В надежде заполучить быструю, ни к чему не привязывающую работу мать таскала Майкла по задворкам магазинов, складов, мотелей и третьесортных баров, где мыла стёкла и посуду, драила туалеты. По возможности пристраивалась горничной в очередном мотеле, не брезговала и проституцией, тем более что в жирные девяностые работы на южных границах было хоть отбавляй.
Заработанные купюры немедленно отправлялись в карман очередного драгдилера.
Майкл почти не ел, но и не был голодным, и если бы мать была способна задумываться над чем-то ещё, кроме удовлетворения пагубной страсти, её бы удивила способность маленького ребёнка сутками почти ничего не есть. Другое дело, что способность здраво мыслить была ею утрачена уже давно, и она воспринимала отсутствие аппетита у сына как нечто должное.
Вот