или трубкозуба должна быть такая же специализация, как у сапиенса? Вызвали женщину, заступницу детишек, на заседание ячейки и обсуждать стали. Молчит народ, сопение лишь в избе-читальне слышно. Руководитель тогда кричит толпе: «Что ж вы молчите, корова вам языки изжевала? Она ж нарушила Указ правительства». Калинин только и чекисты поставили их на место.
Никиту холодок до спины пробрал, когда он подумал, что, может, и попали Нехаевы с остальными детьми в Сибирь, на Обь, и завезли их баржой смерти на страшный тот остров, о каком рассказал ему один геофизик. И могли б захлебнуться эти малявы там в ледяной воде. Жутко-то как! Это судьбы воронежских бедолаг. А пожар такой раскулачки пылал и на Севере, и на Юге, на Западе и на Востоке, вся Россия взбулгачена была, как скотобаза, какую охватило пожаром. На семинаре прозы начинающих тюменских писателей обсуждали мы недавно в числе других книгу Ирины Андреевой «Деревенское солнце». Два слова о новом авторе. Это имя пока неизвестно в отечественной литературе, тираж ее нескольких книг, выпущенных за свой счет – от 50 до 200 экземпляров. Как говорит сама Ирина, любимое место в ее детстве – лежанка на русской печи, где много дум передумала девочка. Закончила она потом строительное училище и машиностроительный техникум, работала на стройке. Она согласилась с мной, что роддом ее литературы – русская печь. Самородок-писатель Ирина Андреева. «Деревенское солнце» предварила «Моей родословной». Это была история, записанная «со слов папы» и означенная – «Цена хлебу». Некоторые извлечения из нее о событиях, реминисцентных с теми, о каких повествовал Саваоф:
«Во время коллективизации дед Иван как подавляющее большинство крестьян сдал в колхоз свою скотину: две лошади и две коровы. Голодный скот кричал по ночам, надрывая душу, и бабушка забрала его обратно, полагая, что кузнечное ремесло мужа прокормит их семью при любой власти.
Но обособленно жить стало невыносимо. С продразверсткой сгребли последний хлеб, а в ноябре 1935 г. и вовсе пришли раскулачивать. Первым пострадал старик-сосед Ощепков Петр Ильич. Дед Иван видел через забор, как безжалостно сбили старика с ног, стянули с него овчинный полушубок и валенки-самокатки (больше экспроприировать было нечего) и прямиком направились во двор к деду. Дед не рассуждал – перегибы ли это на местах (как потом определят идеологи), сопротивления властям не чинил. С его двора снова увели скотину и забрали куриц. Осиротили, можно сказать, многодетную (7 ртов детей) семью. Папа и его брат Саша тихо отсиживались на полатях и лишь когда понесли куриц, заплакали и закричали: «Это наши курочки!» 19-летний Федор почернел с лица, когда уводили его любимого коня Мухортика…»
А потом на обезмужиченные хозяйства навалилась Великая Отечественная война, вновь холода и голода, как говорится. Сполошное ж это время, колокольное. Свидетельство той уже поры из «Моей родословной» Ирины Андреевой:
«Весной ребятишки разоряли гнезда сорок, ворон и диких уток, варили