еще и тем, с чем нам предстояло, наконец, расстаться. Это была духота в комнате, которую даже не смогли до самого утра уменьшить ни на один градус открытые и постоянно хлопающие на ветру окна. Эта одуряющая жара при полном отсутствии свежего воздуха была, впрочем, только на втором месте. А на первом… Ну, ладно! Поведаю… Мы так и не смогли найти тот способ, каким можно было испытать радость супружеской близости. Наша комната к этому совершенно не располагала! Я извиняюсь перед своей женой за свою откровенность, но в единственном в нашем жилище и таком узком проходе между кроватями я не помещался даже в позе «я, стоя – сзади». Вот так… О том, чтобы для этого взобраться нам двоим для этого сверху на кровать – не могло быть и речи! В таком положении мы, освещенные фонарем во дворе, сразу становились видны всему, открывающемуся из нашего окна поселку Морскому. Двигать кровати в столь поздний час тоже было проблематичным, ведь под нами отдыхали немцы. Во избежание международного скандала мы сразу отбросили эту идею, как нереальную. Ну, а для того, чтобы улечься вдвоем на одной из самодельных Яшиных очень узких кроватей, у нас с Татьяной еще не было свидетельств об окончании циркового училища. К тому же, высокая температура окружающего воздуха влекла за собой повышенное потоотделение. Особенно, при соприкосновении наших тел… Как я тогда вспоминал бодрствующего еще Якова за его беспримерную экономность и простоту! В те минуты под еле сдерживаемый Татьяной смех, я поклялся спросить у этого хозяина, как у нормального мужчины, что он думает по этому поводу.
Но и эта, не самая запоминающаяся в моей жизни, ночь подошла к своему завершению. Предчувствие того, что совсем скоро мы прикоснемся к тому, что в прошлом году было с таким сожалением по необходимости оставлено, будоражило разум и бросало в легкую дрожь нетерпения поскорее отправиться в путь. Ровно в шесть утра Татьяна уже пригласила меня с Антоном за стол: «Овсянка, сэр!». Как и предыдущие дни нашего отпуска на завтрак меня с сыном ждали полные тарелки мюслей с тропическими плодами. Самой тяжелой была самая первая тарелка почти неделю тому назад. Ее я и помнил как самую противную и непонятную. Чуть попозже, с каждой новой порцией чувство неприятия отступило, а вместо него появилось вначале безразличие, а еще позже уже некоторое желание питаться этой, без сомнения, здоровой пищей.
Вначале под очередную сказку «О мертвецах» (и это в шесть утра!) свою порцию съел Антон. Изучив содержимое своей тарелки, я предложил ее вначале Татьяне. Жена вежливо отказалась, сославшись на то, что она худеет и даже такое низкокалорийное блюдо ей будет во вред. Я вздохнул и отправил первую ложку в рот, в левую его половину. То, что еще вчера утром мне казалось верхом наслаждения, превратилось в следующее мгновение в ужас! При первом же стискивании челюсти, предварительно расплющенные и распаренные кипятком овсяные хлопья взорвались дикой болью! От неожиданности и боли оголенных нервов я с силой захлопнул глаза. На звук моего сдавленного стона из комнаты выглянула Татьяна. Мне удалось скрыть от неё этот приступ