больше не раздражал запах растворимого кофе по утрам, я привык к пёстрому халату, лежащему днём на спинке дивана, хотя раньше терпеть не мог разбросанных вещей. Вечерами мне нравилось смотреть на освещённый голубоватым светом Сашенькин профиль и отражение монитора в её очках.
Окончив работу, она потягивалась, шевелила в воздухе пальцами, бормоча сквозь зевок: «Мы писали, мы писали – наши пальчики устали», – или, дурачась, пела какое-нибудь «I love you, baby» и уходила на кухню делать себе ужин. Да какой там ужин – чай, бутерброды…
Иногда ночью, когда она спала, я пытался разглядеть её браслет, но всё как-то не удавалось. Зато один раз я провёл кончиками пальцев вдоль её предплечья – от запястья до тёплой впадинки на сгибе локтя. Сашенька отодвинула руку, нахмурилась, и я быстро исчез.
Я научился чувствовать Сашу на расстоянии: угадывал неприятности, всегда ощущал её нервность, уныние или нездоровье. Вечером я садился на подоконник и смотрел вниз. Я представлял, как она выходит из метро, потом едет в автобусе, думает о чём-то, глядя на мокрое стекло. А потом, накинув капюшон и отвернувшись от холодного, сырого ветра, быстро шагает к дому. Тут совсем недалеко – и я замирал, глядя на поворот дороги, вглядывался – ну… Да, вот и она.
Я вспомнил! Именно эта мысль пришла мне в голову, когда полтора месяца назад я впервые услышал её шаги на лестнице – «вот и она». Странно, что я сразу не распознал этот сигнал, не прислушался, не насторожился.
Саша входила, и я затаивался, становился незаметней цветка на обоях. В прихожей шуршал пуховик, шёлкал замок сумки – где-то в одном из её кармашков уже пиликал телефон. «Да», – говорила Саша. Она разувалась и продолжала разговор:
– Я только что вошла… ну конечно, конечно… постараюсь успеть… перезвоню обязательно.
Она бросала на диван сумку и освобождалась от грубых дневных одежд, обнажая светлое гладкое тело с розовыми бороздками от резинок и жестких застёжек. Потом накидывала халат, запахивалась и едва успевала завязать пояс, как тут же снова звонил телефон.
Саша опять отвечала кому-то «да, конечно» и «постараюсь», а я смотрел, как её босая нога – белая, с розовыми, ещё не согревшимися пальцами – пытается выдвинуть из-под края дивана шлёпанцы. Я их слегка придерживал, а потом отпускал.
Иногда казалось, она меня тоже чувствует, во всяком случае, догадывается о моём существовании. Я заметил, как она насторожилась, увидев на столе свою давно потерянную заколку. И как один из телефонных разговоров с подругой она оборвала на полуслове, нажала отбой и испуганно обернулась. А я всего-навсего снял с её волос пёрышко от диванной подушки. Ну, задумался, с кем не бывает!
Та подружка потом перезванивала, предлагала Сашеньке взять отпуск или завести кота. Вот кота мне только и не хватало.
Накануне Нового года девочка моя явилась с вечеринки. Явилась довольно поздно. Уронила сумку в коридоре – выпали туфли, наступила на перчатку, вошла, споткнувшись о собственные ботинки.