Хвост расставлял шашки. – Работать не хочет, все отрицает, пожрать не дурак. А все остальные должны ему все это предоставить. О-па…
И сразу еще выиграл, в щелчках Хвост был мастер. Насчет грамотея не знаю, мне его жизнь легкой не казалась. Но и спорить с Хвостом тоже не хотелось.
– Ладно, пускай.
– Пускай-то пускай, только ты его гулять не пускай, пусть дома сидит, – сказал Хвост. – А то на вас уже и так смотрят косо – надо же, грамотея прикормили.
– Что ж ему, помирать?
– Все там будем, а ты смотри.
– Да что смотреть-то?
Хвост ухмыльнулся.
– А ты знаешь, как старый грамотей молодому свою силу передает? – спросил он.
– Нет. И как же?
– Известно как. За шею кусает. Только так. Это у них такой старинный способ.
– Как вупырь, что ли?
– Точно, – подтвердил Хвостов. – Как вупырь. Что грамотей, что вупырь, одна короста. Стоит один раз попробовать этого грамотейства – и пропал человек. Одну буковку написал – и все, заражен уже.
– Вранье и брехня…
– Брехня не брехня, а люди говорят. Думай сам. Спать ложишься, кол с собой бери, а то он тебя живо обграмотеит.
Хвостов начал обидно смеяться, и я ушел.
Гулять тоже не хотелось, холодно и ветер, отправился домой.
Грамотей спал за столом. Вокруг были разложены письменные принадлежности. Как оказалось, у грамотея имелся некоторый запас письменных инструментов, которые он хранил в плоском футляре, привязанном к спине. Когда наши мужики били грамотея и ломали ему пальцы, этот футляр они наивно не заметили. Нам грамотей его тоже не сразу показал, боялся, что ли. Только недавно достал, уже обжившись в избе окончательно.
Чернильница, только не та, что болталась у него на шее летом, а совсем другая, более похожая на плоскую еловую шишку размером с кулак, стеклянная и чуть зеленоватая на просвет. Чернильница лежала на боку, и даже издали было видно, что чернил в ней совсем нет, они растеклись по столу и образовали затейливую кляксу, и в одном месте даже не очень и просохли.
Чернила, кстати, грамотей действительно изготовил из сажи, как и говорил. Растер сажу, обжег ржавый гвоздь, растер получившийся обжиг и смешал все с черничным соком, а потом несколько уварил до гущины. Чернила получились хорошие и липкие, Тощан для пробы сунул в них палец, добела отмыть так и не смог, ходил с фиолетовым.
Бумагу, хранившуюся в плоском футляре, грамотей тратить не спешил, успешно заменив ее берестой. Он обдирал запасенные на зиму поленья, расслаивал кору, размачивал ее и растягивал между двумя досками, а потом медленно сушил, каждый день отодвигая от печи. Получались светло-коричневые длинные листы, на которых вполне можно было писать, эти листы грамотей шлифовал куском старой шубы, а потом сшивал в тетрадки.
Рядом с чернильницей лежал серебристый продолговатый футляр. Это была выдающаяся вещь, я таких раньше не встречал. Вообще вещи, которые меня окружали, были совсем другого качества. Обычно грубые, самодельные, изготовленные кузнецом или столяром в самих Высольках, ну или, может, в Кологриве. Каждый гвоздь занимал длину ладони, стулья с трудом сдвигались