выругался, дергая миску. Спрены ветра частенько устраивали такие проделки. Он тянул и тянул миску, пока та не отлипла, и, ворча, швырнул ее другому рабу, который немедленно начал вылизывать остатки баланды.
– Эй, – прошептал кто-то.
Каладин обернулся. Раб с темной кожей и спутанными волосами осторожно подползал к нему, словно опасаясь, что тот рассердится.
– Ты не такой, как другие.
Взгляд черных глаз раба метнулся вверх, ко лбу Каладина, где были выжжены три символа. Первые два составляли тавро, которое он получил восемь месяцев назад, в последний день в войске Амарама. Третий знак был свежим и появился благодаря его последнему хозяину. Этот символ назывался «шаш» – «опасный».
Раб прятал руку под своими лохмотьями. Нож? Нет, это смешно. Ни один из рабов не сумел бы припрятать оружие; листочки, которые Каладин хранил в своем поясе, были единственным «оружием», на какое он мог рассчитывать. Но от старых привычек избавиться нелегко, так что Каладин следил за рукой.
– Я слышал, как переговаривались стражники, – продолжил раб, подбираясь чуть ближе. У него был тик, вынуждавший моргать слишком часто. – Болтали, ты пытался бежать. И смог.
Каладин не ответил.
– Смотри. – Раб вытащил руку из-под лохмотьев, – оказалось, он держал в ней миску с остатками баланды. – Возьми меня с собой в следующий раз, – прошептал он. – Я отдам тебе это. Половину моей еды с сегодняшнего дня и пока мы не сбежим. Прошу.
Пока он говорил, появились несколько спренов голода. Они были похожи на коричневых мух, которые порхали вокруг головы раба, маленькие и почти незаметные.
Каладин отвернулся, всматриваясь в бесконечные холмы и беспокойную, подвижную траву. Продолжая сидеть, свесив ноги наружу, он положил руку поперек прутьев клетки и уперся в нее лбом.
– Ну? – спросил раб.
– Ты дурак. Будешь отдавать мне половину своей еды – слишком ослабеешь к моменту побега, если я таковой устрою. А я не устрою. Ничего не получится.
– Но…
– Десять раз, – прошептал Каладин. – Десять попыток побега за восемь месяцев от пяти разных хозяев. И сколько из них закончились удачно?
– Ну… наверное… ты ведь все еще здесь…
Восемь месяцев. Восемь месяцев рабства, восемь месяцев баланды и побоев. С тем же успехом могла пройти вечность. Он уже почти не вспоминал армию.
– Рабу не спрятаться, – пояснил Каладин. – Не с клеймом на лбу. Несколько раз получилось сбежать. Но меня всегда находили. И возвращали на прежнее место.
Когда-то его называли счастливчиком. Благословенным Бурей. Это была ложь… Скорее наоборот, Каладина преследовали неудачи. Он поначалу отметал привычные солдатские суеверия, но делать это становилось все сложнее и сложнее. Каждый, кого юноша когда-либо пытался защищать, погибал. Снова и снова. И положение самого Каладина стремительно ухудшалось. Лучше уж не сопротивляться. Таков его жребий; он смирился.
Смирение наделяло неким подобием